Хроники ротмистра Кудашева

Мысли, может и умные высокой философией, но дела мои – дела земные. Для Неба не поспел. Господи, помилуй!

И, предмет моего земного труда, мои «Хроники».

Как сказал устами Пушкина летописец Пимен:

– «Ещё одно последнее сказанье –

И рукопись окончена моя»…

*****

Афганистан. Восточная стена Гиндукуша. Кафири. Август 1942 года.

Глава последняя. Конец Калинина.

Сложилось то, чего я никак не ожидал. Меня разыскал подполковник Калинин. Старый седой древний как Гиндукуш дед. Как он выжил? Как разыскал меня?

– Давно ищу тебя, Кудашев! Высоко забрался.

– Да, высоко. Но я не искал тебя, Калинин. И не прятался от тебя.

– Пора нам свести, наконец, счеты, Кудашев!

– У меня нет к вам счета, Калинин.

– За тобой долг, Кудашев.

– Нет никаких долгов, Калинин! Alia tempora! Времена переменились…  Все течет, господин Калинин, все изменяется!

– За тобой выстрел, Кудашев, забыл?

– Люди нашего круга, господин Калинин, никогда ничего не забывают. Увы…

– Значит, не забыл, что такое наган. Вот, держи. Сделай свой выстрел!

Я левой рукой отвел в сторону протянутый мне Калининым рукояткой вперед револьвер.

– Я не убийца, господин Калинин…   Всё в прошлом. Я не способен убить человека ни по каким бы то ни было причинам и обстоятельствам. Ушло моё время. Вы что, так и не успокоились за все эти годы войн, неволи, изгнания и страданий?

– Ты всегда был человеком чести, Кудашев. Хочешь лишиться ее в моих глазах?

– Мое понятие чести всегда было связано с долгом служения своей родине – России!

– Где она теперь, твоя Россия?

– Там, за Гиндукушем!

– Россия Красная?

– Просто Россия. Не красная, не белая, не трехцветная. Её нельзя выкрасить. Она была, есть и будет. Она не в цвете флагов и петлиц. Это просто знаки. Она в своих землях и реках, в своей истории, в настоящем и будущем, в своих людях, их песнях, сказаниях, красоте, силе, чести, совести…   Во всем живом, что населяет ее! И еще во многом, многом другом, чего не перечесть, но во всем, что можно услышать и почувствовать в этом звучном коротком имени – Россия.

– Ты стал поэтом, Кудашев. Я могу и заплакать.

– Это не стыдно, господин Калинин. Я не стану осуждать вас.

– Ты счастливый человек, Кудашев.

– Вот как? Интересная мысль. Мне еще нужно будет осознать ее!

– Нет, Кудашев, у тебя не будет времени на это. Мы будем драться.

– Драться – это не один выстрел?

– Помнишь же? Ты не захочешь стрелять в безоружного, как и пушкинский Сильвио!

– Я не хочу стрелять ни в кого. Меня никогда не интересовал дуэльный кодекс. Я не дворянин…

– Ты офицер!

– Забыли, господин Калинин? Меня лишил чина лично незабвенный Император России. Не каждому такая честь выпадет!

– Условно, Кудашев, условно! Только на срок командировки в Персию военным агентом. Ну, не буду спорить с юристом. Только напомню: ты был и остался кавалером Ордена Святого Георгия четвертой степени!

Я встал с камня.

– Да, я георгиевский кавалер, господин подполковник. И я помню, что вы – кавалер ордена «Льва и Солнца»! Начнем? Хотите остаться чистеньким перед самим собой? Извольте!

Калинин вынул из дорожного мешка второй револьвер. Положил оба на плоский камень. Первый ствол с деревянными тульскими накладками на рукоятке, второй – с костяными резными плашками текинской работы.

– Прошу!

Я поднял ближний. Спросил:

– На тридцати шагах, как в прошлый раз?

Калинин ответил достаточно грубо. Видно, хлебнул в волю горя, родимый.

– Ближе – за падло!

Вынул из кармана серебряный полтинник, уточнил:

– Твой –  решёткой, как в прошлый?

Я кивнул в свою очередь.

Я, переживший своих товарищей по роте в марте 1905 года в штыковом бою с самураями генерала Ноги под Мукденом,  на всю оставшуюся жизнь утратил чувство страха. Инстинкт самосохранения, заложенный в сознание самой природой, был выжжен раскалёнными осколками японских снарядов. Стоя с револьвером в руке против Калинина, который уже давно не был предметом моих размышлений и воспоминаний, я испытывал одну лишь досаду человека, против его воли вновь вовлеченного в какую-то нелепую, никому не нужную суету.

Монета сверкнула в воздухе, звякнула, ударившись о камень.

Орел!

Я остался на месте.

Калинин повернулся, и пошел по тропе, старательно отсчитывая тридцать больших шагов. На повороте тропы остановился, крикнул:

– Ровно тридцать! Начнём, пожалуй?

Я повернулся к Калинину правым боком, прикрыл сердце наганом. Фарс не фарс, но пусть уж будет, как принято!

  – Давайте, Калинин. Я готов!

Калинин поднял правую руку с револьвером вверх и начал медленно опускать оружие вниз, совмещая прицельную планку и мушку с моей фигурой, одновременно легко нажимая на спуск в его свободном движении…  Ещё чуть-чуть, и грянет выстрел!

Вдруг, кто-то взял Калинина в крепкие объятия за талию и поднял в воздух. Грохнул выстрел, заглушив вопль от страшной боли. Пуля ушла в чистое небо.

Что случилось с Калининым, я толком разглядеть не успел. Моего противника на какую-то долю секунды накрыла медно-красная тень, поднявшаяся из пропасти на тропу и в пропасти же исчезнувшая. Выстрел, вопль Калинина. И все.