Хроники Смертельной Битвы: Во имя высоких целей

— Вы говорите так, будто не понимали этого прежде, — сказал Саб-Зиро, и в его голосе Китана расслышала усмешку.

— Прежде, Би-Хан, — ответила она, называя его по имени в качестве мести за констатацию ее неразумия, — я думала, что я дочь своего отца и принцесса Внешнего мира. Моя растерянность простительна, не находишь?

— Не назвал бы это растерянностью, принцесса. Скорее безрассудством, или, чего уж там, глупостью. Или…

— Довольно.

— Как угодно, — пожал он плечами. — Желаете обсудить еще что-то?

— Ты насмехаешься надо мной или вправду увлечен беседой? — перешла в наступление Китана, испугавшись, что он уйдет. Саб-Зиро поднял руки в примирительном жесте.

— Я лишь спрашиваю, о чем еще вы желаете говорить.

— В самом деле? Что ж, раз так, скажи мне, в чем ты провинился перед Императором, что тебя приставили ко мне?

— Почему вы считаете, что дело в наказании? Может, это было сделано в знак особого благоволения? — поддел ее Саб-Зиро, и Китана неожиданно для себя самой улыбнулась. Он продолжал:

— Я не желал становиться Грандмастером. Это предполагает некоторые… Весьма обременительные обязанности, которые я выполнять так и не привык.

Китана слушала с напряженным вниманием, удивленная его откровенностью, и гадала, что услышит дальше: уклончивые слова, мало чем отличающиеся от лжи, или…

— И самая неприятная из них касается новых воспитанников. Нужно приучать их к дисциплине, учить контролировать эмоции, искать их сильные и слабые стороны и прочее, — закончил Саб-Зиро.

— Но ведь ваш клан славится суровостью порядков, — перебила Китана. — Куда проще было бы почаще их наказывать.

— Это действительно было бы просто. Но так из них не получится достойных воинов, принцесса, — пояснил он. — Утратив достоинство, они превратятся в жалких трусов, годных лишь на то, чтобы быть сторожевыми псами. Не более. А это непозволительная трата времени, сил и ресурсов, и с этим мне придется мириться до тех пор, пока я считаюсь Грандмастером.

— Значит, непозволительная трата ресурсов, — усмехнулась Китана. — А тебя приставили ко мне, потому что ты не желал нянчиться с новыми воспитанниками клана вместо того, чтобы уничтожать в свое удовольствие врагов Императора?

Саб-Зиро смерил ее нечитаемым взглядом.

— Мне о том не докладывали. Но, видимо, Шанг Цунг, который всегда отличался крайне своеобразным чувством юмора, убедил Императора, что это решит две проблемы сразу: обеспечит вашу безопасность и…

— И послужит тебе хорошим уроком, — закончила Китана. — Что же, иного от него ожидать не стоило. Я удивляюсь, как Шанг Цунг дожил до своих лет.

Они говорили еще долго — почти до рассвета. Китана спрашивала снова и снова, не позволяя разговору прерваться ни на минуту. Саб-Зиро терпеливо отвечал, даже если она была слишком резка или начинала болтать о ничего не значащих глупостях. Так, будто понимал, зачем ей нужен этот затянувшийся разговор.

Часть 6

Все было словно затянувшийся сон: голос разума твердит, что происходящее не более чем наскучившая игра, в которой раз за разом повторяются одни и те же ходы, но вырваться из плена иллюзии в настоящую жизнь спящему не под силу. Застоялая вода, мутная, тусклая, оставляющая привкус тины и гниющих трав на языке. Зараженный воздух, отравленный моровым поветрием — с каждым вдохом все больше яда растекается в крови, и этого никак не избежать. Ничем не защититься.

Тот вечер разорвал время на части, стерев месяцы неповиновения и расставив игроков на отведенные им места. Кто создавал правила игры, тому их и менять. Глупая бумажная фигурка, вздумавшая противоречить повелителю, символу, знамени — сердцу Империи. Принцесса без прав и владений, решившая переписать чужой давний договор. Дитя, обманувшееся иллюзией собственной силы.

Китана больше не рисковала противоречить Императору даже мысленно и наедине с собой. Темный безликий страх перед другим Шао Каном смешался с привязанностью к тому, привычному, которого она так и не смогла столкнуть с собственноручно воздвигнутого пьедестала. Отец. Давящее присутствие его силы отдавалось в груди тенью болезненного удушья, пульсировало кровоподтеками на изуродованном горле, вспыхивало алыми пятнами на внутренней стороне век. Он смотрел на нее так же, как раньше, звал по имени и говорил о том, что обоим было привычно, но это ничего не меняло. У смерти были его глаза с разгоравшимися алыми углями в темной глубине. Смерть вцеплялась в кожу его горячими пальцами, глубоко вдавливая в плоть отпечатки, а потом ласково опускала ладони на дрожащие плечи. У смерти были его лицо и его голос.