Хроники Тридевятого

Гусляр подошёл, уселся на ступеньку, пристроил гусли на костлявых коленях и стал потихоньку перебирать струны, поглядывая на Шута снизу вверх.

Ошин-младший нисколько не удивился. «Старина» Гусля вёл себя обычно. Шут привык к особенностям поведения и речи своего приятеля, и даже находил в его манере изъясняться особую привлекательность. Молодые люди дружили с детства и отлично понимали друг друга.

Художник оторвался от работы и вытер руки ветошью.

– Привет, Гусля*! Что это за песня такая? О шутах и страсти?

Поэт в ответ лишь кивнул.

– О! Понял – ты опять собираешься влюбиться или уже влюблён? – Спросил Шут, привыкший к тому, что друг с каждым новым увлечением принимается за новую поэму.

Причём, иногда влюблённость пробуждала у Гусляра начало творческого процесса, а иногда выходило наоборот – периоды поэтической активности предшествовали очередному роковому увлечению молодого человека. Шут с непреходящим любопытством наблюдал за ходом этих сложных процессов в ранимой душе поэта.

Гусляр встряхнул кудрявой головой:

– П-п-погоди, не сбивай настрой!

И запел под аккомпанемент гуслей, зажмурив глаза:

Туда девять жизней,

туда девять жизней,

туда девять жизней пути.

И только с тобою,

лишь только с тобою

туда я сумею дойти.

Стихли последние аккорды. Певец открыл глаза, положил гусли на крыльцо, поднялся и вопросительно взглянул на своего единственного слушателя. Теперь долговязый Гусляр смотрел на невысокого Шута сверху вниз.

– Что это было? Кто на этот раз твои герои? – Спросил с интересом тот.

– Т-т-ты здесь ни при чём… Не совсем… Но я хотел, чтобы ты первым послушал, – ответил непонятно поэт.

От избытка переполнявших его эмоций поэт на время перестал заикаться:

– Я сочиняю поэму. Это трогательная история о любви прекрасной принцессы и шута. Они преодолеют все испытания на своём пути и доберутся до волшебной страны. Здесь влюблённые смогут жить долго и счастливо. Только что прозвучала песня под названием «Наедине с собой» или «Размышления влюблённой принцессы».

Ошин-младший попытался что-то сказать, но Гусляр жестом остановил его:

– Н-н-не спеши, мой скептически настроенный друг, дослушай до конца. Сейчас будет песня шута «Пока не поздно». С этими словами юноша обращается к возлюбленной. С мелодией я ещё не определился, а текст такой:

Лежит Тридевятое царство за морем.

Туда девять жизней пути.

Не хочешь со мной – я тебя не неволю,

но лучше отсюда уйти.

Здесь давит на плечи свинцовое небо,

ни солнца, ни звёзд, ни луны.

Амбары пустеют, и чёрствого хлеба

не хватит на всех до весны.

Глядят исподлобья угрюмые люди.

Они некрасивы и злы.

Уйдём в Тридевятое – хуже не будет.

С собою лишь горстка золы

с родных пепелищ… Я храню её с лета,

с тех пор как сгорели мосты.

По первому снегу уйдём до рассвета,

пока жар души не остыл.

Туда девять жизней,

туда девять жизней,

туда девять жизней пути,

и только с тобою,

лишь только с тобою

туда я сумею дойти.

– Н-н-ну вот… Теперь я готов выслушать критические замечания. Неплохо? Правда ведь?! – спросил с полу-утвердительной интонацией Гусляр.

– Не в этом дело… Твои трогательные истории слишком похожи одна на другую… Тебе не скучно? Вот мне, например, шутовская деятельность надоела. Устал от однообразия! Знаешь, как раз сегодня я думал о тебе и хотел предложить кое-что поинтереснее.

Гусляр вопросительно взглянул на друга.

Тот выдержал интригующую паузу и продолжил:

– А что, если нам с тобой написать летопись Тридевятого царства-государства или хотя бы описать жизнь соотечественников? Оставить, так сказать, исторический труд в назидание потомкам. Ты возьмёшь на себя литературно-поэтическую часть работы, а я – административную. Что скажешь?

– А как же поэма моя? – спросил Гусляр нараспев.

– Сочиняй себе на здоровье, одно другому не мешает.

– А в-в-верно ведь! Только пусть летопись будет в стихах. Не возражаешь?

– Ни разу, – весело отозвался Шут.

– С-с-с чего же начать?

– Решай сам. Ты же у нас поэт.

Гусляр принялся нервно ходить туда-сюда вдоль крыльца. Шут с сочувствием смотрел на друга. Наконец поэт остановился и в отчаянии воскликнул:

– В-в-вдохновение! Куда-то ушло вдохновение! Что же делать!?

Шут поднял свой колпак, лежащий на ступени Златого крыльца, почтительно отряхнул и протянул другу: