Хроники внутреннего сгорания

Я точно знал — он есть на этом свете, посколько без него — зачем? Зачем? 3ачем все это — города и дети, и море, и искринка на мече? И я сжимал ладонь себе до хруста, и все сильней натягивал узду. Я знал, что без него на свете пусто. И точно знал, что я его найду.

Мне было двадцать пять. Я шел лесами, продав коня за пригоршню монет, в глазах темнело, ветры выли псами, и тьма нехорошо смотрела вслед. Ложились камни на мою дорогу. Ложились шрамы на мое лицо. И было страшно — но совсем немного: а вдруг сейчас закончусь я — и все?

Я кашлял кровью в темноте под градом, в жару метался на сырой траве. Я верил: Замок есть. И где-то рядом. Еще чуть-чуть дойти — и будет свет, и будет он — высокий и звенящий, уйдет болезнь, уйдет и ночь, и страх. И наступило солнце. И над чащей я видел тень его на небесах.

Мне было тридцать. Я прошел навылет всю Землю, словно хищная стрела. Но замок мой, из снов и света вылит, никто не видел. Тропы да зола. Скрипела кожа моего седла.

На берегу у моря были дети. Играли, пели. Я сошел с коня. И золотом в вечернем теплом свете дорога расстилалась для меня. И посреди игрушек и панамок мальчишка строил башню на песке. И я узнал — то был мой Белый Замок, единственный на свете Белый Замок, тот, что всегда таился вдалеке.

Так остаешься один, затерянный где-то

между песков и солнечности огня.

брат мой,

вокруг меня происходит лето.

Лето вокруг меня.

Так остаешься — до глаз закованный в латы,

твердый и неподвижный, как сталагмит.

Вот я стою на улице с автоматом:

это — война.

Война как способ любить.

брат мой,

мы были из тех, кто всегда играет,

тех, кто даже сквозь ад проходит легко.

Только волчата ведают путь до рая —

прямо, налево, в небесное молоко.

брат мой,

мне кажется, мы с тобой доигрались,

мы говорили — пускай после нас потоп,

что-то уже позади — переход, кризалис,

ливни и

что потом? —

ничего потом.

брат мой, в самых отчаянных мясорубках

выживут те, кто идет по жизни смеясь,

было бы пиво,

кофе,

хорошая трубка —

брат мой, такими были и ты, и я.

брат мой, когда выгорают вечные дети?

где, на каком моменте перестают

вечно швыряться деньгами, бродить по свету,

попросту устают?

брат,

нас просеяло через такое сито,

тех, кем мы были раньше — и не зови.

Брат мой, не верь, не бойся и не проси,

да

это отлично подходит

и для любви.

брат мой, послушай — мы были ветром и медом,

солнце над трассой и у дороги пыль

Рыжая девочка приникает к гранатомету,

вскакивает в бронированый автомобиль.

Бьет по глазам отчаянный белый свет.

Доброй дороги.

Привет.

МОР. УТОПИЯ

0. УТОПИЯ

Стоит ли говорить о том,

что все дается трудом,

что живи по заветам — и будет счастье тебе, и дом,

не ругайся со старшими, не нарушай законов,

и ты станешь истинным членом,

а потом уважаемым стариком.

Это все полноценно, весомо и так исконно —

чтобы не понять, нужно быть идиотом и мудаком.

Дети собираются в кучки, шушукаются, говорят, что скоро.

Собирают своих зверушек,

орешки,

выкапывают секретики под кустом.

Они придумывают новый прекрасный город,

и старый охватывает огнем.

1. КЛАРА

На закате степь становится красной,

осенней, почти морозной,

она смотрит в небо, огромна и безучастна,

молчит предгрозно.

Выгорела земля и озимые семена.

Тишина.

Она открывает глаза и видит себя в земле,

за шиворотом холодные комочки нечерноземья.

Над зачумленным городом тихо

которую сотню лет,

и в уютных домах сопят

еще здоровые семьи.

Все кладбище — в увядающем ковыле.

Она выбирается

и идет.

Смелее.

Смелей.

Говорят, что мало кого там рождает степь,

может быть, чтоб наказать,

а может быть — исцелить.

А она идет и очень хочет успеть,

Закрывай глаза и увидь же ее.

Увидь.

2. ДЕВОЧКА КИРА

Бродит чума по городу, листья дышать устали. Мертвые голуби. Желтый

осенний свет.

Кира живет в волшебном кристалле, выхода из которого нет.

Тише, не пей из отравленного колодца, мертвых по имени не зови.

Если покинуть кристалл, взорвется зараза в ее крови.

Язвами зацветет по ладоням тонким,

жаром окрасит рот,

мертвым черным котенком дорогу ей перейдет.

Кире четырнадцать, у нее есть любимый ужик. В кристалле весело, туда

приходят играть,

лишь не ходи наружу, не возвращайся домой, не ложись в кровать.

Если ты верить не перестал, то и листья тебе — червонцы,

покуда веришь в волшебный кристалл, то и смерть от тебя отвернется,

В городе ветер заразой веет, но дело совсем не в том.

Дети в кристалле становятся все взрослее. С каждым проклятым днем.

У Киры есть брат. У него настоящий ножик. Он выходит победителем в

каждой из драк.

Он гоняет пришельцев (и взрослых тоже), он отлично умеет так.

Дети знают, как пахнет кровь и как хоронить погибших,

дети играют патронами, катают их в пальцах гибких,

дети сочиняют, как победить чуму,

приносят Кире заколдованные конфеты,

только не верь, не верь никому. Взрослым уж точно здесь веры нету.

У взрослых своя игра — их мир от чуда устал,

они говорят «пора» и наводят орудия на кристалл.

Осень, расквашенная дорога, мерзкая, злая слякоть.

Дети умеют лечить немного. И не умеют ни капли плакать.

Нынче хреновые сказки в мире, замешанные на крови.

Молча ребята приносят Кире орешки свои и патроны,