Хроники Второй Гражданской Войны в США

На одной из площадей я стал свидетелем разбора завалов одного из зданий. Обычное, в общем-то, дело, но после работ из-под обломков достали тело Спенсера Рапоне. Подбежал ближе, чтобы взглянуть и сфотографировать. Бездыханное тело выглядело так, будто парень прошёл Освенцим. Кости торчали из-под кожи, потерявшей эластичность, тёмные круги под глазами. То были признаки не только голода, но и обезвоживания. Пленники рассказывали, что Рапоне старался меньше есть и пить, дабы отдать свою порцию пищи и воды раненым. В итоге к концу битвы его рассудок помутился, что отразилось на приказах, да и командовал он уже по факту не армией, а кучей смертников. К тому времени уже был командующим всей Гаррисберговской группировки, ибо их командующий не нашёл иного лучшего выхода, как застрелиться. Рапоне просто не имел опыта управления боевым соединением такой высокой численности. Да и смогли ли бы они, вставшие под его командованием бойцы, выполнить хоть что-то без еды, воды и боеприпасов, постоянно обстреливаемые бомбами, снарядами и ракетами? Тело было в бетонной пыли. В момент гибели он находился в штабе. Одно попадание бетонобойной бомбы снесло здание практически до основания. Чтобы извлечь тело из завалов, пришлось даже отрубить трупу ступни ног, придавленные обрушившейся стеной. Форма была разорвана в клочья, кости переломаны.

Возле тела стояли генерал Харрис и Брустер. С тоской глазели на убитого антагониста. Затем первый снял кепи и опустил голову, прочитав про себя заупокоенную молитву. Когда закончил, обратился к солдатам, стоявшим вокруг:

– Я не знаю, заслужил ли он рая или хотя бы чистилища. Но абсолютно уверен, что заслужил наше уважение. Кто из генералов на их стороне мог сравниться с ним, тем человеком, всё это время бывшим для нас, как заноза в пальце? Он не давал нам спуску смелыми контратаками, всегда находился на острие удара, оборонял самые ответственные участки, не сдавал, не пролив крови конфедерата, ни пяди земли. Знаете… Нам бы такого, и мы бы сбросили янки в воды Атлантики ещё месяц назад. Увы, этот парень выбрал другую сторону. Я призываю вас не считать его проигравшим. Он погиб победителем, и точка! Кому бы ещё из стана этих педиков хватило бы смелости оборонять город в полном окружении без всяческой поддержки? Любой другой из их генералов-тупиц давно бы в штаны наложил, подняв руки вверх с криками: «Не убивайте, макияж же подпортите…» – Стоявшие вокруг бойцы рассмеялись, – а он отказался сдаваться и сражался до последнего. Как загнанный в угол волк, но не сдрейфил и даже в самой отчаянной ситуации предпринимал попытки надрать нам задницы. Уже поэтому мы должны проявить к нему должное уважение и почёт. Похороните его как героя, как офицера американской армии, окажите все почести, позаботьтесь о семье. Он заслужил наше почтение к нему!

Тело унесли. Бойцы дивизии ещё долго бродили по разрушенному до основания Гаррисбергу, осматривая дымящиеся руины. Глядели то ли с унынием, что им пришлось превратить в пепел город своей родной страны, то ли с упоением, как если бы Марк Порций Катон бродил по чистому полю, усеянному пшеницей, где когда-то стоял назойливый Карфаген, что по его субъективному мнению должен был быть разрушен.

Из шестидесяти тысяч человек, оборонявших город, выжило около четырёхсот. Было разрушено по моей скромной оценке девяносто пять процентов зданий. Таковы результаты последних часов битвы за Гаррисберг, которая теперь войдёт в историю, как самая кровопролитная в истории человечества, по количеству жертв за сутки более чем в два раза опередившая Бородинское сражение 1812 года. Таков побочный продукт научно-технического прогресса, должного в идеале принести людям пользу, а на деле косившего их, как пшеницу серпом.

В городе делать было нечего. Войска покидали его и шли вперёд на восток. Что им всем предстояло пережить дальше, одному Богу известно, но после Гаррисберга у «южан» зародилось ощущение скорого победного конца войны. Хотя, кто знает, что их ждёт ещё. Кто знает…

И шли мы по руинам, все грязные, голодные, уставшие, доведённые войной до белого каления. Позади мерцало зарево пожара, слившееся с кроваво-красным закатом солнца, красиво игравшее оттенками жёлтого, оранжевого и алого цветов. А впереди непроглядная тьма, обещавшая лишь новые страдания. Около одного из полуразрушенных домов стоял священник из ещё одной из неофициальных церквей. На вид лет шестьдесят. В правой руке держал крест. В левой в подмышке ютилась библия. Он читал проповедь. Голос громкий, ясный, чёткий. Молвил так, что, казалось, не он говорит, а воют Иерихоновы Трубы. И, кажется, вот-вот стены идолопоклонников с востока будут разрушены волей Господа, ниспославшего на рабов своих благодать, на врагов же своих смерть и разрушения. Стоял он на том месте, как статуя, обладал навыками ораторского искусства. Речи его действительно завораживали, опьяняли. Я поспешил сделать фотографию, потом продолжил слушать. Говорил пастор следующее: