Хронокорректоры

В гардеробе они натянули на грязные, давно не мытые тела найденные костюмы, кое-как повязали галстуки непривычной конструкции. В чемоданы сложили книги и большую часть золота, свободное место заполнили своим солдатско-матросским обмундированием, запасными сорочками и бельем. Гибкие пластины мультифункционалов извлекли из потайных карманов и, свернув в трубочки, спрятали во внутренние карманы пиджаков. Надев пальто, в последний раз обсудили маршрут и снова согласились переместиться в раннюю осень 1898 года – оптимальное время, в котором имели шанс выполнить задуманное.

Они уже подтащили багаж к черному ходу во двор, когда услышали шум ожесточенной перебранки. Скинув пальто и переложив пистолеты – от греха подальше, к стрельбе поближе – в боковые карманы пиджаков, хронокорректоры вернулись в подвал.

Разъяренный эсер Тамарченко как раз взбегал навстречу по лестнице, громко вопя:

– Где эти проклятые питерцы?! Расстреляю к бениной маме!

Увидав нацеленные на него стволы, Тамарченко сбавил обороты, заговорил совсем вежливо:

– Вы что, товарищи, остыньте. Я же получил приказ допросить этого держиморду, а матросы не пускают. Про ваше указание талдычат.

Он с недоумением смотрел на двух небритых верзил, нарядившихся в приличное платье.

– Глупо выглядим? – понимающе переспросил Гога. – Ничего не поделаешь – Ашкенази распорядился. Сейчас автомобиль прикатит, нас отвезут на конспиративную квартиру. Мы будем изображать гонцов от Корнилова. Типа мы приехали с Кубани, привезли полные чемоданы денег и директивы для мятежников.

Роман добавил, импровизируя:

– Пока мы будем лапшу на уши вешать, подтянутся Петерс, Ашкенази, другие чекисты и возьмут всех контриков тепленькими.

– Мне про то ничего не говорили, – проворчал Тамарченко.

– Так тебе не доверяют, – объяснил Гога. – Большевики вообще эсерам не доверяют.

Гришка возмутился, обозвал Ашкенази «жидовской мордой», но Гога успокоил антисемита-выкреста:

– Мы за тебя замолвим словечко… Помоги дотащить чемоданы до калитки да постой с нами, пока мотор не появится. А там делай что душе угодно – жандарм твой.

Идея пришлась эсеру по душе. Гришка безропотно перенес тяжеленные чемоданы на тротуар. Стоявшего у черного хода часового Георгий отпустил в дом – погреться с полчасика. Тем временем Тамарченко прорвало.

– Много ваши большевики о себе воображают! – раскричался чекист-провокатор. – Есть только одна настоящая революционная партия – мы, левые эсеры. Большевики без нас ни на что не способны…

Тамарченко пустился в воспоминания о славных днях прошлогоднего февраля, когда он ломал кувалдой головы офицерам на балтийских кораблях. Гришка так увлекся своими байками, что не заметил, как его собеседники выхватили из карманов пистолеты.

Вскоре после полуночи возле особняка притормозили автомоторы, и в дом быстрым шагом вступили взволнованные Дзержинский, Ашкенази, Петерс и верный Адам со своими боевиками. Раненый Архип, спавший на горе банкнот, спросонок не мог понять, о чем спрашивают председатель и его свита. Потом наконец сообразил ответить:

– Виноват, товарищи, не знаю. В последний раз видел их, когда пошли в подвал допрашивать жандарма.

Спускаясь в подземные хоромы Баркасова, Петерс возбужденно говорил:

– Сразу мне подозрительными показались. Неправильно говорили, как будто иностранцы учили русский язык по книжкам. Жаль, не успел с утра поспрашивать про них в Московском комитете партии. Буквально перед вашим приездом мне доложили, что никто не знает никакого журналиста Мамаева.

– А мне Мамаев про подпольную работу в Москве ничего не рассказывал, – поспешил вставить Ашкенази, повторявший эти сведения уже неизвестно который раз. – Выдавал себя за балтийского матроса.

Часовые на посту в подвале доложили: мол, Роман и Гога действительно допрашивали жандарма, но потом заперли дверь и распорядились открыть только товарищу Ашкенази. Последний сразу догадался, в чем дело, и простонал отчаянно:

– Они замочили важнейшего свидетеля.

– Я им поначалу поверил, – покаянно сознался Железный Феликс. – Их советы казались вполне правильными…

Часовой отпер замок, чекисты ворвались в хранилище вин и колбас. Подполковник Хворостов сидел на той же лавке, усердно скрипя карандашным грифелем. После недолгого выяснения событий, происходивших здесь два часа назад, ситуация запуталась окончательно. Дзержинский рассеянно просмотрел собственноручное признание подполковника, вздрогнул и стал читать внимательнее.

– Что-то важное? – насторожился Петерс.

– Архиважное, как любит говорить Владимир Ильич… – Дзержинский захлопнул тетрадь и вернул Хворостову, проговорив: – Продолжайте, подполковник. Я позабочусь о вашей безопасности.

Когда они вернулись в гостиную, сильно взволнованный Назар Селютин сообщил, что возле черного входа найден застреленный наповал труп товарища Тамарченко. По словам взводного, с улицы постоянно доносятся звуки стрельбы, поэтому никто не обратил внимания на треск выстрелов поблизости. Пробормотав: мол, Тамарченко все равно ждала пуля за измену делу революции, Дзержинский отправился на место происшествия.