Хронолиты

– Да, – призналась Сью, – в этом-то и загвоздка. Но есть много мест, где мониторят уровень радиации в воздухе. И Вашингтон договорился с правительствами ряда дружеских стран об установке детекторов вокруг крупных городов. С точки зрения безопасности это дает шанс эвакуировать людей.

– Тогда как мы сами, – добавил Рэй, – заинтересованы в том, чтобы оказаться как можно ближе.

Сью бросила на него такой взгляд, словно он украл ее шутку.

Я спросил:

– А разве это небезопасно?

– Зато это бесценно, если мы хотим сделать запись этого события, произвести точные измерения в момент прибытия, увидеть весь процесс своими глазами…

– Издалека увидеть, – вставил Моррис Торранс, – я надеюсь.

– Мы можем свести к минимуму любую физическую угрозу.

– И скоро это случится? – поинтересовался я.

– Мы уезжаем через пару дней, Скотти, и это несколько напрягает. Я знаю, что времени мало. Уже установлены наблюдательные пункты, и на место прибыли специалисты. По нашим данным, великое явление произойдет дней через пятнадцать. Новость о предстоящей эвакуации появится сегодня в вечерних газетах.

– И куда мы едем?

– В Иерусалим, – ответила Сью.

Она дала мне день, чтобы собрать вещи и привести дела в порядок. Вместо этого я сел в машину и отправился в дорогу.

Глава седьмая

Однажды, когда мне было лет десять, я вернулся из школы домой и застал мать на кухне – она занималась уборкой. Пока я наблюдал за ней, все выглядело вполне обычно. (Я уже научился следить за ней с осторожностью.)

Моя мать не была красавицей, и думаю, мне это было известно даже тогда, когда дети далеки от таких мыслей. У нее было суровое, узкое лицо, она редко улыбалась, из-за чего каждая ее улыбка запоминалась надолго. Если ей случалось смеяться, то я всю ночь лежал в постели, заново переживая это мгновение. В то время матери было всего тридцать пять. Она никогда не пользовалась косметикой, а иногда целыми днями даже не расчесывала волосы; она могла себе это позволить, потому что у нее были очень темные и блестящие от природы волосы.

Она ненавидела покупать одежду. Все вещи из ее гардероба донашивались до тех пор, пока не превращались в обноски. Порой, когда мы вместе ходили за покупками, мне было неловко за ее голубой свитер с подпалиной от сигареты, через которую проглядывала бретелька лифчика, или желтую блузку с пятном от отбеливателя, похожим на карту Калифорнии, сбегавшим по правому плечу.

Стоило мне обмолвиться об этом, она молча смотрела на меня, возвращалась домой и переодевалась во что-нибудь более приличное. Но я очень не любил такие моменты, потому что сам себе казался избалованным неженкой, эдаким маленьким мальчиком, которого Волнует Одежда, а я таким вовсе не был. Я просто не хотел, чтобы люди в магазине косились на нее.

В тот день она была одета в синие джинсы и безразмерную рубашку отца. Желтые резиновые перчатки закрывали ее руки до локтей, спрятав – я их и не заметил – несколько глубоких, кровоточащих царапин. Она всегда одевалась так, когда убирала; она драила с удвоенным рвением. В кухне разило лизолом, аммиаком и полудюжиной других чистящих и дезинфицирующих средств, которые хранились в шкафу под раковиной. Мать убрала волосы под красную бандану и полностью сосредоточилась на кафеле пола. Она не замечала меня, пока я не стукнул коробкой для завтрака по столешнице.

– Выметайся из кухни, – глухо произнесла она. – Это ты виноват.

– Я? – Ну, это же твой пес.

Она говорила о Чаффи, нашем спрингер-спаниеле, и мне стало страшно… Но не из-за того, что она сказала, а из-за того – как.

Таким же тоном она желала мне спокойной ночи. Каждый вечер она приходила в мою комнату, наклонялась над кроватью, поправляла простыни и стеганое одеяло, целовала кончики своих пальцев и касалась ими моего лба. Чаще всего это было так же приятно, как звучит на словах. Но в иные вечера… В иные вечера она любила слегка выпить, а потом нависала надо мной, обдавая дикой вонью пота и алкоголя, исходившей от нее, как жар от угольной печки, и хотя слова она произносила те же самые: «Спокойной ночи, Скотти, сладких снов», они звучали как пародия, а пальцы, касавшиеся моей кожи, были холодными и шершавыми на ощупь. И тогда я натягивал одеяло на голову и считал секунды (тысяча один, тысяча два), пока ее шаги не затихали в коридоре.

В этот раз ее голос звучал точно так же. Глаза были слишком широко раскрыты, рот сжался в узкую щелочку, и мне показалось, что если я подойду ближе, то услышу такое же отвратительное соленое зловоние, как бывает на пляже во время отлива.

Она продолжала убирать, а я прокрался в гостиную, включил телевизор и не отрываясь смотрел повторные серии «Сайнфелда», пока не задумался о том, что она сказала про Чаффи.

Моя мать никогда его не любила. Терпела. Но оставался он лишь нашей с отцом собакой, не ее.

Допустим, Чаффи сделал лужу на кухонном полу, не этим ли объясняется ее реакция? Но где сейчас Чаффи? Обычно в это время пес валялся на диване, мечтая, чтобы ему почесали уши. Я позвал его.