Хронолиты

Я последовал совету Эшли: ни тогда, ни после не спрашивал Кейтлин о том, что случилось с ней во время хаджа.

Хотел бы разве что уточнить. Пока в больничной палате в Тусоне мы с ней ждали, когда вернется врач с результатами анализа крови, я не смог удержаться. Не стал выспрашивать напрямую, что произошло в Портильо; только – зачем она отправилась туда? Что заставило ее сбежать из дома и присоединиться к такому типу, как Адам Миллс?

Она отвернулась в сильном смущении. Ее волосы рассыпались по белоснежной подушке, и я увидел давно заживший шов от операции на ухе, едва заметную бледную линию, бегущую вниз по шее.

– Я просто хотела, чтобы все было по-другому, – ответила она.

Эшли осталась со мной в Тусоне, пока Кейт проходила лечение.

Мы сняли комнату в мотеле и совершенно невинно прожили вместе целую неделю. Горе Эшли было глубоко личным, почти невидимым. Бывали дни, когда она казалась прежней собой, дни, когда она улыбалась, увидев меня в дверях с пакетом мексиканской или китайской еды. Возможно, отчасти она все еще питала надежду, что Адам выжил (хотя отказывалась это обсуждать или упоминать имя сына).

Но она была тихой, подавленной. Днем, во время жары, спала, а бессонные ночи проводила, подолгу сидя перед древней видеопанелью с кабельным подключением, когда я уже уходил спать.

Тем не менее, мы сошлись в главном. У нас было общее будущее.

Мы не говорили об этом. Все наши разговоры сводились к обычным банальностям. За исключением одного раза, когда я собирался сбегать в круглосуточный мини-маркет в нашем квартале и, уходя, спросил, чего бы она хотела.

– Я хочу сигарет, – внятно ответила она. – И хочу, чтобы мой сын вернулся.

Кейт оставалась в больнице почти всю следующую неделю, набираясь сил и стойко перенося новые анализы. Я приходил к ней ежедневно, хотя и не надолго – мне казалось, ей так больше нравится.

В день накануне выписки Кейтлин ее врач сообщил кое-что малоприятное.

Мне не хотелось беспокоить этим Эшли – по крайней мере пока. Когда я вернулся в номер, я нашел ее поздоровевшей и более разговорчивой. Я пригласил ее на ужин, тут неподалеку – в ресторан при мотеле. Нам предложили антрекот и кофе. Репродукции в стиле псевдонавахо и декоративные черепа быков выглядели ободряюще и демократично.

Эшли принялась рассказывать (вдруг у нее возникла потребность выговориться) о своем детстве, о времени до брака с Такером Келлогом; воспоминания, составленные не из историй, а из картинок, засевших в ее памяти. Засушливый, ветреный день в Сан-Диего, поход вместе с матерью в магазин постельного белья. Школьная экскурсия в зоопарк. Первый год в Миннеаполисе, поразивший ее зимними штормами, когда на работу приходилось добираться сквозь сугробы и снежные заносы. Старые шоу, которые она смотрела, некоторые из них я тоже видел: «Однажды», «Синий горизонт», «Семья следующей недели».

За десертом она сказала:

– Я звонила в Красный Крест. Они по-прежнему работают в Портильо, записывают имена, подсчитывают погибших. Если Адам выжил, то он не зарегистрировался ни в одном агентстве по оказанию помощи. С другой стороны, если он умер… – проговорила она с заученной, явно фальшивой беспечностью. – Ну, они же не опознали его тело, а у них это дело налажено. Я дала его ДНК-профиль из медицинской карты. Ни одного совпадения. Так что я не знаю, жив он или мертв. Но я поняла кое-что еще.

Ее глаза сверкнули.

– Нам не обязательно говорить об этом, – сказал я.

– Нет, Скотт, все в порядке. Я поняла, что потеряла его – живого или мертвого. Увидимся ли мы снова или нет – это только ему решать. Если он жив, конечно. Вот что он пытался сказать мне в Портильо. Не о том, что ненавидит меня. А о том, что больше мне не принадлежит во всех смыслах этого слова. Он – свой собственный. И, думаю, всегда таким был.

Она замолчала, допила остатки своего кофе и отослала официантку, которая предложила ей еще чашку.

– Он подарил мне кое-что.

– Адам? – переспросил я.

– Да. В Портильо. Сказал, чтобы осталось на память о нем. Вот, смотри.

Подарок сына она завернула в носовой платок и спрятала в своей сумочке. Теперь она развернула его и подтолкнула через стол ко мне.

Это было ожерелье, дешевая цепочка с кулоном, похожим на кусок изъеденного черного пластика с дыркой для колечка. Он был каким-то вызывающе уродливым.

– Сказал, что раздобыл его у торговца в Портильо. Своего рода священный предмет. Этот камень – не просто камень, а…

– Реликвия прибытия.

– Да, так Адам его назвал.

Появляясь, Хронолиты создают странные обломки. Резкий перепад температур и давления вблизи места приземления приводит к тому, что обычные материалы замерзают, трескаются, искривляются и всячески деформируются. Охотники за сувенирами продают легковерным такие штуки, но те редко бывают подлинными.

– Это из Иерусалима, – добавила Эшли. – Якобы.

Будь это правдой, безобразный комок раньше мог оказаться чем-то полезным: дверной ручкой, пресс-папье, расческой.

– Надеюсь, что нет, – сказал я.

Эшли выглядела удрученной.

– Я думала, тебе будет интересно. Ты же был в Иерусалиме, когда все произошло. Вроде как совпадение.