Хруп Узбоевич

— Вот это одна из летающих жужелиц, — говорил он — это ужасный хищник для других жуков. Смотри! Она и здесь на скатерти гоняется за своей добычей, не думая о том, что является сама прекрасной добычей для меня. Вот этих бабочек мы с тобой, Узбой, сегодня брать не будем: они здесь обыкновенны, а вот, если они попадутся нам в горах, там мы их наберем, а потом и узнаем, отличаются чем-нибудь эти горные жители от жителей пустынных кустиков или нет. Смотри-ка, Узбой, какой прекрасный экземпляр прибыл. Это один из представителей усачей. — Видишь, какой усатый. Эти длинные усы-сяжки помогают ему исследовать вокруг себя. Они очень чувствительны. Ты это должен понимать, потому что и сам усами не зря двигаешь. А! Почтенная ночница! И вы прилетели! Интересно, — какое пахучее растение манит вас своим ночным ароматом? Ведь, ночью, Узбой, яркость цветов и растений не причем, вот и приходится этим ночницам руководствоваться в поисках за пищей или запахом, или белым цветом, который ночью резко выделяется. Иногда, впрочем, насекомых привлекает фосфорическое мерцание некоторых растений — цветов или растительного гнилья…

Слушая это повествование, я невольно вспоминала поляну с благоухающими ночными цветами, где моя охота за ночными бабочками чуть не стоила мне жизни.

— А вот этот субъект, — продолжал мой учитель — попадается мне впервые. Хоть он и неказист с виду, но займет почетное место в моей коллекции. Мы его непременно отошлем с некоторыми другими для определения в Германию, где живет специалист по этим интересным паукам. А тебя, сударыня, придется отослать в Англию для той же цели, — сказал Константин Егорович, излавливая какую-то странную ночную бабочку.

— А! Почтенные знакомые! Пожалуйте, пожалуйте! Мы вами лично займемся по зиме: вы по моей части. Надеюсь, среди вас и мне удастся найти новый вид. Назвал бы я его в честь тебя, Узбой, Clerus Usboji, или Clerus Usbojenzis[20], но это введет, пожалуй, других натуралистов в заблуждение: подумают, я нашел его на Узбое, а их как раз там-то я и не находил.

И говорил, и говорил мой учитель. — Словно ручей текла его тихая речь, точно он, действительно хотел поучать меня.

Скажите же по правде, разве не интересны были эти беседы среди ночного мрака, разбитого лучами ярко горящей лампы, в одиноком вагоне, стоявшем на запасном пути какой-то станции по дороге в Ашхабад?

Наконец, Константин Егорович оканчивал свое занятие, тушил лампу и укладывался спать, к великому моему огорчению: я же готова была не спать всю ночь, лишь бы не прекращались эти чудные, поучительные уроки.

На утро обыкновенно вагон после какой-то возни и катанья взад и вперед устанавливался в ряды других таких же вагонов, и поезд мчался дальше.

Наконец, мы прибыли в город, о чем я могла судить по восклицанию Джумы:

— Ашхабад!

XXIII

«Хоромы» натуралиста. — Убийцы или друзья? — Хруп Узбоевич. — В горы! — Уроки продолжаются.

Шум и толкотня, сопровождавшие наше прибытие, были невообразимые. Весь багаж моих хозяев был вынесен из вагона и уложен на две большие телеги о двух колесах, которые звали здесь «арбами».

Я их потом не раз видела в разных городах здешних краев. Я не сказала своевременно, что багаж моих путешественников, лежавший на вьюках в Узбое, был только частью большого экскурсионного запаса, который поджидал двух натуралистов на той станции, к которой мы в свое время добрались после приключений на Узбое.

Арбы доставили багаж и меня с Джумой в какое-то просторное здание города. Натуралисты прибыли раньше в четырехколесном экипаже. Это здание видом напоминало хижину туземца, то есть было без крыши или, вернее, с плоской крышей, но, кроме этого общего признака, оно значительно отличалось от хижины туземца чистотой отделки и значительными размерами. Возле него виднелся большой сад, усеянный лиственными деревьями. Сад был окружен гладкой глинобитной стеной, а внутри его виднелись выкопанные рядами канавы с какими-то воротцами, перегораживавшими их местами. Это, как я узнала, были маленькие искусственно выкопанные канавы, арычки, сообщавшиеся с более значительными, тоже копанными, каналами города — арыками. Из последующих бесед я узнала, что вся древесная растительность здешних мест являлась человеческим насаждением, без которого город имел бы унылый вид, каким отличались другие селения в плохо орошенных местах пустыни.

Остальные здания города были большею частью схожи с строением, где мы поселились, и только некоторые дома напоминали обычные для меня городские постройки[21]. — Ну, как вам нравится мое логовище? — спросил Константин Егорович своего спутника.

— Ничего, жить можно! — ответил Николай Сергеевич.

— Экий вы избалованный, посмотришь! Хотел бы я послушать ваше мнение о здешнем обитании, если бы я вам показал его в мое первое появление здесь, когда я прибыл чуть не с первыми верблюдами. Нет-с, батенька мой, это настоящие хоромы, пожалуй, даже слишком важные для такого натуралиста-коллектора, как я.