Хрупкие создания

– Я наблюдал за тобой в последние месяцы. И видел, как ты смотрела на Джиджи. Я знаю, как и что ты планируешь. – Анри так близко, что я чую вино в его дыхании. – Ты заставила Уилла уронить Кэсси. Она сказала, что подъем был идеальным. И я найду док…

Стираю слово «доказательство», затыкая его неаккуратным, отвратительным поцелуем. Просовываю язык в рот Анри и принимаю его собственный. Не самый плохой способ избавиться от обвинений. Я и не на такое готова пойти, чтобы защитить себя. Может, если Анри распробует мой настоящий вкус, то забудет о Кэсси. Я ведь уже так далеко зашла и просто не могу проиграть.

21. Джун

Сижу с матерью в ее любимом ресторане «Чо Данг Кол» в корейском квартале. Мне даже душ принять не дали. И переодеться после репетиции. И уж тем более у меня не было времени подумать, как мне снова заполучить роль солистки. Морки воспевала мое исполнение Арлекина в «Щелкунчике», но на весенний кастинг это никак не повлияло.

Мама просто зашла в школу и забрала меня прямо из студии. Она, кажется, хочет мне что-то сказать – постоянно поджимает губы. Но я отвлекаюсь на окружающие нас звуки.

Мы слишком близко к магазину Большой Мэйси, и туристы постоянно заходят в ресторан и спрашивают карри. Я пью похлебку из кимчи, воды и тофу, остальное остается в тарелке. Раньше я любила здешнюю еду – когда была помладше. Когда я еще любила есть. Но сейчас мама следит за мной, словно ястреб, и периодически тыкает пальцем в тарелку, наблюдая за тем, как и сколько я ем. Горло болит ужасно. Каждый кусочек – словно осколок металла, который царапает мои нежные внутренности. Почему люди вообще любят есть? Жевание – это так отвратительно.

Я виню свое тело в том, что мне не дали танцевать Жизель. Но еще не поздно все исправить.

– Ты слишком тощая, – наконец выдыхает мама.

Она собиралась с силами почти все то время, пока мы ели в тишине. Я знаю, что она всего лишь беспокоится и что в самом деле любит меня, но она никогда не умела этого выражать.

– Ешь больше. – Мама придвигает ко мне тарелку манду[11], сочных мясных пельменей, которые едва не лопаются – так много в них начинки. Меня от них тошнит.

– Не хочу.

Лучше всего отвечать короткими фразами. Чем больше слов я ей подарю, тем больше орудий она сможет использовать против меня.

– Зачем так голодать, ты ведь все равно не станешь балериной, – продолжает мать, складывая руки на коленях и поднимая брови, словно приказывая откусить еще кусочек.

Я ем, хоть и знаю, что надолго все это во мне не задержится. С силой проталкиваю еду, от боли слезятся глаза.

– Я уже балерина.

– У нас был уговор.

Я и не думала, что она забудет то, о чем говорила в начале учебного года. Мать – не из тех, кто раскидывается угрозами просто так. Но я умудрилась затолкать ее слова далеко в темные углы своего мозга в надежде на то, что мне и вовсе не придется их вспоминать.

– Мм?

Вот и все, что я могу из себя выдавить. Но прикидываться дурочкой не стоит. Она заметила, что я не смотрю ей в глаза и кручу салфетку в руках. В голову ничего не идет. Где все гениальные идеи, когда они так нужны?

Подходит официант с тарелкой фруктового десерта. А ведь еще только начало февраля.

– Наше соглашение. Если задержишься в дублершах, пойдешь в обычную школу, чтобы получить хорошее образование. Помнишь?

Она отправляет кусок розового желе в рот. Я практически чувствую, как оно тает у нее на языке и оседает в организме лишним весом. А мать даже глазом не моргнула. Стучит ложкой о стеклянную пиалу и смотрит на меня. Так пристально смотрит, что даже официант решил, что лучше подойти попозже. Почему она так не хочет, чтобы я танцевала? Зачем тогда вообще разрешила поступить в балетную школу?

Мама достает из сумки какую-то папку и протягивает мне.

– Вот заявление на поступление.

– Мне нужно в туалет.

– Директор сказал, что ты можешь походить на летние занятия, чтобы, если что, подтянуть математику и естественные науки, – продолжает она, словно ничего и не слышала. – В балетной школе ты не получаешь должного образования, это уж точно.

Я ничего не отвечаю, но продолжаю трясти головой. Нет-нет-нет! Этим летом я буду ходить на балетные интенсивы, как и год назад. Буду танцевать целыми днями. Избавлюсь от всех недостатков, чтобы к началу учебного года превратиться в идеал.

Буравлю взглядом бумаги, которые мама разложила передо мной. Она уже заполнила кое-какие детали. Единственная пустая строка – информация о моем отце.

– Кто он? – выпаливаю вдруг. – Мой отец? Я знаю, что он был танцором.

Она подпрыгивает на месте, словно я ее только что ударила.

– И Джун…

– Может, он не хотел бы, чтобы я ходила в обычную школу. – Ведь так говорят дети по телевизору? – Я должна знать, кто он. Ты не можешь решать за меня все.

На ее лице расползается то растерянное выражение, которое появляется всякий раз, когда мать пытается пригвоздить меня к месту. Она и правда думает, что одного взгляда будет достаточно.

– Я могу донести на тебя. – Одна из девчонок в школе вечно жаловалась на предков и упоминала об этом. – Могу даже заставить полицию принудить тебя рассказать об отце.