Хрупкие создания

Мне нравилось слушать о ее сестрах: одна высокая, другая капризная, третья совсем малышка. Мама была средней. Мне так хотелось иметь брата или сестру, чтобы разделить с ними свои воспоминания. Но тогда мне хватало и матери. А когда я всерьез занялась балетом, она постепенно становилась все тише и тише, и мы почти перестали разговаривать.

– Давай выйдем. – Глаза Джиджи светятся от счастья, но потом она переводит на меня взгляд и опускает голову. – Или нет. Ну да, дел по горло. Да и поздно уже.

Она снова садится за стол и начинает сражаться с математикой.

– Ты скучаешь по своей семье? – спрашиваю я, забираясь в постель. Не знаю, почему вдруг решила ее спросить. Может, потому, что не могу перестать думать о матери. Все это время я считала, что расту без отца, но по пути я поняла, что давным-давно потеряла и свою мать. Теперь я практически сирота. – Они ведь так далеко. Тяжело, наверное.

Она поднимает на меня полный грусти взгляд.

– Да. Я бы стольким хотела с ними поделиться. – Джиджи снова стучит карандашом. Неуемная. – Но у меня здесь тетя живет. На каникулах мы ходили смотреть «Шоколадного Щелкунчика» в Гарлем. Весь каст – афроамериканцы. И еще у нас есть список ресторанов по всему городу… Мы стараемся каждую неделю вычеркивать оттуда один. – Она смотрит на свой плоский живот. – Но я стараюсь не увлекаться.

И вдруг я слышу, как мои губы произносят:

– Я свожу тебя попробовать корейскую кухню. В Мидтауне есть несколько клевых местечек.

Я давно никуда не хожу просто так – с тех пор, как мы поругались с Сей Джин. Мне не хватает прогулок с друзьями по Геральд-сквер и по улочке, которую за глаза зовут Корейской Дорогой, словно ее выкрали сюда прямиком из Сеула.

– А с отцом часто разговариваешь?

– Раз в неделю точно. – Джиджи смотрит на фотографию на столе: на ней они с родителями на пляже, волосы их развеваются, кожа блестит. Выглядят ужасно счастливыми. – Мой отъезд ударил по нему сильнее, чем по маме. Хотя он в этом ни за что не признается.

На моем столе нет ни одной фотографии.

– А я не знаю своего отца. – Сажусь в кровати. Я никогда не заговаривала об этом с кем-то, кроме своей мамы. Ну, еще с Сей Джин. – Кажется, он тоже танцевал. Но я не уверена. Мама о нем не говорит.

Джиджи молчит, словно не может подобрать слов. И я продолжаю:

– Но я хочу узнать. Обязательно это выясню. Даже если это меня убьет.

Меня или мою мать.

– Дерзай. – Джиджи сверкает зубами. – Это ведь так важно для тебя. Ты – прирожденная балерина. Это у тебя в крови. Знаешь, я ведь могу тебе помочь. Чем смогу.

Не знаю, почему я удивляюсь. Джиджи всегда готова помочь. Даже такой, как я, нелюдимой и неприветливой. Может, стоит вести себя с ней помягче. Может…

– Спасибо, но я и сама справлюсь. – Поворачиваюсь к ней спиной.

Я не заплачу. Ни за что. Только не перед ней. Я давно разучилась подпускать людей так близко.

22. Джиджи

Время в Нью-Йорке бежит гораздо быстрее, чем в Калифорнии. Дни наполнены сплошными репетициями, занятиями, домашкой и, конечно, Алеком – и пролетают в суете. Иногда я выбираюсь по утрам в парк и наслаждаюсь тишиной – парк всего в паре кварталов отсюда, но многие девочки о нем даже не знают. Иногда я зову Джун с собой, но она никогда не соглашается. Сейчас вот отнекивается тем, что ей слишком холодно. А мне погода как раз нравится: горячее дыхание превращается в пар, и это так здорово! А особенно хорош свежевыпавший снег. Но слова Джун напоминают мне, что совсем скоро он растает.

Тоской по дому меня обычно накрывает ночью.

Подошло время завтрака – за окном светлеет, – но в столовой почти пусто. В Сан-Франциско сейчас обед, там я в это время возвращалась из школы, а мама готовила мне что-нибудь на перекус перед репетицией. Частенько это был домашний йогурт с черникой или сваренные вкрутую яйца с тостами. Мама рисовала в студии рядом с кухней, а отец выходил из кабинета с широкой улыбкой на лице. Он закидывал меня миллионом вопросов о том, как прошел мой день, о балете, о школе и о моем самочувствии. Но хуже всего – он спрашивал о мальчиках.

Мне нечего было ему рассказать. До Нью-Йорка, до Алека, у меня никого не было – и отца это устраивало. Но сейчас-то все изменилось. С Алеком мне хорошо, с ним я словно бы на своем месте, как будто он – тот самый. С ним я не так сильно скучаю по дому. Он делает меня счастливой.

Передвигаю инсектарий с бабочками на стол и открываю окно. На рамах скопился снег, сыплется на пол. Засматриваюсь и не могу сосредоточиться на математике. Снежинки так красиво замирают на стекле, прежде чем растаять. Дома, в Сан-Франциско, был только туман. Но вот как на самом деле должен выглядеть февраль, а вместе с ним и День святого Валентина.

Жужжит телефон. Слышу, как ворочается Джун, пока я ищу его на своей кровати. Похоже, на этой неделе ее раздражает любое мое действие. Сейчас она еще более замкнута, чем прежде. Может, из-за парня? Хотя вряд ли она мне расскажет, даже если и так. Наша дружба закончилась, не начавшись. Словно не было того разговора о ее отце.