Хрупкие создания

Но улыбка вдруг соскальзывает с лица Алека, и настроение меняется. Он откидывается на стуле. Я начинаю теребить руками салфетку.

– Я что-то не то сказала?

– Нет. Я просто стараюсь вообще о ней не говорить.

Открываю рот, чтобы спросить почему, но Алек продолжает:

– Она ушла от отца, когда я был совсем маленьким.

– А кто был с твоим отцом на премьере? – шепчу я. Мне хочется знать.

– Моя мачеха. – Алек окунает хлеб в оливковое масло.

– Оу. – Ничего лучше я придумать не успела. Я думала, что это его мать: у них похожие светлые волосы и яркие голубые глаза.

– Она настоящая стерва, – бормочет он. – Мама ушла, потому что отец вечно ходил налево. Но меня с собой не взяла. И мою младшую сестру, Софи, тоже оставила. Я ее шесть лет не видел.

Как же так? Как кто-то вообще смог бросить Алека? Я беру его за руку и рисую на коже слова: «мне жаль», «люблю» и «ты потрясающий».

– Я ни с кем об этом не говорил, – шепчет он. – По-настоящему.

Я ничего не говорю, не спрашиваю, знает ли об этом Бетт, – просто позволяю тишине нас укрыть, а своим рукам – сказать все, что нужно. Он отпускает мою руку и легко касается моей ноги. Я дрожу. Он что, полезет мне под юбку? Может, и комнату нам снял? Готова ли я к этому?

Сердце тяжело ухает в груди, голова кружится – то ли слишком много танцевала, то ли переволновалась на свидании. И я вспоминаю, что сломана. Стоит ли ему рассказывать? Но я не хочу, чтобы кто-то знал. Не хочу, чтобы Алек смотрел на меня иначе.

Он больше не говорит о своей матери – вместо этого рассказывает о подготовке к роли Графа Альбрехта, и как это поможет ему на старте карьеры, и как роль Жизели может сделать то же для меня. Все мастера и мадам балетной труппы будут в зале – из Американской труппы и из конкурирующих тоже. Все захотят прибрать нас к рукам. Пытаюсь вслушиваться, но мысли забиты только моей болезнью и страхом. Как же так? Я не могу поделиться с ним чем-то личным, а вот Алек только что рассказал мне о своей матери.

– Не хочешь поупражняться со мной перед тем, как Дубрава и мистер К. начнут работу над нашими па? Так мы будем готовы ко всему.

– Что? – Я совсем потеряла нить разговора.

– Ты слышала хоть что-нибудь из того, что я тебе говорил? Что случилось?

– Ничего.

– И все же. – Он так пристально всматривается в мое лицо, словно хочет найти там все ответы. – Я ведь чувствую, что что-то не так.

– Я не могу, – шепчу. – Это не важно.

– Да ладно, что такого…

– Не могу! – выпаливаю куда резче, чем планировала. – Прости. Просто…

Он проводит руками по волосам и делает глоток из стакана с водой. Глоток – опустил стакан. Глоток – снова опустил. Похоже, дело в жажде. Я все испортила.

– Здесь очень мило, – тянусь к его руке. Глажу ладонь пальцами, но он не отвечает. – Спасибо за ужин.

– Пожалуйста.

Алек встает и приносит наши пальто. Он держит меня за руку всю дорогу до общежития, но совсем не так, как по пути в ресторан. Он не сжимает ее, не тянет к себе. К моим ногам будто привязали тяжелые гири.

Время почти одиннадцать, и свет в здании потушен. Мы останавливаемся у входа.

– Я очень хочу, чтобы ты не хранила от меня секретов. Бетт все время скрытничала.

Ее имя отзывается у меня в груди.

Открываю рот, чтобы возразить и объяснить, что все куда сложнее, но он прижимает меня к себе и целует, глубоко и страстно, совсем не так, как в начале вечера. Таким Алек бывает на сцене – агрессивным, грубым и требовательным. Он отпускает меня, и я оглядываюсь – не видел ли нас кто? А потом мы расходимся, ни словом не перемолвившись.

Я не возвращаюсь в свою комнату – вместо этого спускаюсь в подвал. Бегу через холл, через пустой офисный коридор, утопаю во тьме лестницы. «Плохая энергия». Неудача. Русские правы, и сегодня я ощущаю это особенно ясно. Я не включаю свет, мои ноги помнят дорогу, а тело само огибает препятствия.

Подхожу к зеркалу и тут же ударяюсь в слезы. Я чувствую запах Алека на своей одежде. Вспоминаю, как хорошо все начиналось. И слышу свой отказ. Слышу свою слабость. Его разочарование. Представляю, как он лежит в постели и думает, а в самом ли деле я ему настолько нравлюсь. Он ведь меня совсем не знает. Я не позволяю ему себя узнать.

Нажимаю кнопку на телефоне – вдруг Алек мне что-то написал? Что-то вроде «я все понимаю, я не злюсь, расскажешь, когда будешь готова». Но на экране ничего нет.

Глажу розы, которые он мне подарил.

Свет от телефона отражается в треснувшем зеркале и освещает один его угол. Луч рассеивается на тысячи мелких солнц. Но что-то не так. Часть зеркала чем-то завешена. Поднимаю телефон повыше, и слезы превращаются в рыдания еще до того, как я понимаю, что там.

Это фотографии. Фото Бетт и Алека. Голой Бетт и частично голого Алека. Налепленные на зеркало в форме сердца. Я смахиваю слезы и замечаю приклеенную черную розу – в самом центре этого ужасного сердца. И мне становится страшно. Фотографии всего лишь напоминают мне о моей неуверенности, но роза… роза – это угроза. К ее стеблю прикреплена бумажка, и я укалываю палец, пытаясь ее снять.