Хрупкие вещи. Истории и чудеса

Температура за сорок один, в легких воды под завязку – он тонул посреди суши. Мистер Элис собрал лучших врачей со всего света, но парнишка мигнул и погас, как старая лампочка, – так все и кончилось.

Небось не слишком они выносливые. Растили-то их для другого, не для выносливости.

Мистер Элис принял это близко к сердцу. Он был безутешен: прорыдал, как дитя, все похороны, слезы катились по лицу, будто у матери, которая единственного сына потеряла. Небо мочилось дождем, так что и не поймешь, если с мистером Элисом рядом не стоять. Мне это кладбище стоило пары еще каких хороших ботинок, и настроение было прескверное.

Я посидел у себя в Барбикане, покидал ножик для практики, сварил спагетти по-болонски, посмотрел футбол по телику.

Той ночью у меня была Элисон. Приятного мало.

Назавтра я взял десяток хороших парней, и мы отправились в Эрлз-Корт поглядеть, не осталось ли в том доме еще кого из шагинаи. Должны же у них быть еще мужчины. Логично же.

Но штукатурка на гниющих стенах была заклеена крадеными рок-плакатами, и в доме пахло опиумом, а не пряностями.

Крольчатник-лабиринт был забит австралийцами и новозеландцами. Сквоттеры, надо думать. Мы застали человек десять в кухне – они сосали дым из горлышка разбитой бутылки «Лимонада Р. Уайта».

Мы обшарили дом с подвала до чердака, искали малейший признак женщин шагинаи, малейший след, любую зацепку – хоть чем-нибудь порадовать мистера Элиса.

Мы не нашли ничего.

Из дома в Эрлз-Корт я унес лишь воспоминание о груди девчонки, обкуренной и удолбанной вусмерть, что спала голышом наверху. На окнах не было штор.

Я стоял в дверях и глядел на нее слишком долго, и эта картинка отпечаталась в мозгу: полная грудь с черным соском, тревожный изгиб в едко-желтом свете уличных фонарей.

Симпатичные ребята в фаворе

Good Boys Deserve Favors. © Перевод Т. Покидаевой, 2007.

Мои дети обожают, когда я им рассказываю правдивые истории из детства: как папа грозился арестовать регулировщика, как я дважды выбил сестренке передние зубы, как я играл в близнецов и даже как я случайно убил полевую мышку.

Эту историю я им никогда не рассказывал. И мне будет затруднительно ответить, если вы спросите, почему.

Когда мне было девять, в школе сказали, что мы можем выбрать себе музыкальный инструмент. Кто-то выбрал кларнет, кто-то – скрипку, кто-то – гобой. Фортепьяно, литавры и альт.

Я был мелким для своего возраста и единственный в младшей школе выбрал контрабас – в основном потому, что мне нравилось несоответствие. Прикольно же: маленький мальчик таскает инструмент, который больше его в полтора раза, и играет на нем, и ему это нравится.

Контрабас принадлежал школе и произвел на меня неизгладимое впечатление. Я учился водить смычком – без особого рвения, мне больше нравилось щипать струны пальцами. На правом указательном пальце образовался белый волдырь, который со временем превратился в мозоль.

Я ужасно обрадовался, когда узнал, что контрабас не родня элегантному и скрипучему семейству скрипок, альтов и виолончелей; его корпус был мягче, нежнее; он, оказывается, был единственным ныне здравствующим представителем вымершего инструментального семейства виол, и его правильнее называть басовой виолой.

Все это мне рассказал учитель по классу контрабаса, пожилой музыкант, которого школа выписывала на пару часов в неделю, чтоб он давал нам уроки, мне и еще паре ребят постарше. Чисто выбритый лысеющий дяденька, с длинными пальцами в твердых мозолях, увлеченный до самозабвения. Каждый раз я засыпал его вопросами: и об истории контрабаса, и о том, как он играл в разных оркестрах сессионным музыкантом, как изъездил почти всю страну на своем велосипеде. На его велике сзади стояло хитрое крепление для контрабаса, и наш учитель катался по округе, степенно крутя педали, с инструментом за спиной.

Он никогда не был женат. Хорошие контрабасисты – плохие мужья, говорил он. У него было много подобных высказываний. Вот, например, из того, что я помню: великих виолончелистов-мужчин не бывает. А его мнение об альтистах обоих полов я вообще не решился бы повторить в приличном обществе.

О школьном контрабасе он говорил в женском роде. «Ее нужно хорошенько отполировать». Или: «Ты позаботишься о ней – и она позаботится о тебе».

Из меня получился неважный контрабасист. Сам по себе я играть толком не мог, а из навязанных мне выступлений в школьном оркестре я только помню, как путался в партитуре и украдкой поглядывал на виолончелистов, дожидаясь, когда они перевернут страницу нотной тетради, чтобы вступить по новой, вплетая в какофонию школьного оркестра простейшие басовые ноты.

С тех пор прошло много лет, я почти разучился читать ноты, но если мне грезится, что я их читаю, они всегда в басовом ключе: Лягушата Добавляют в Миску Соль. Солисты, Симпатичные Ребята, – в Фаворе и Лаврах.