Хрупкие вещи. Истории и чудеса

– Контратаковать. Уничтожим их базу. Но, боюсь, это займет какое-то время. У нас нет подходящих машин. Их еще надо построить.

Окружающая белизна пошла пятнами, расплылась темно-розовым и тускло-красным. Я открыл глаза. В первый раз. Взгляд задохнулся. Чересчур это было мощно.

Ну, в общем. Резкий мир, завороченный, странный, темный, за гранью вероятного. Бессмыслица какая-то. Полная бессмыслица. Реальность – и ночной кошмар. Так продолжалось секунд тридцать, и каждая ледяная секунда была как маленькая вечность.

А потом мы проехали Юстон, и половина вагона вышла…

Я разговорился с чернокожей девушкой, сидевшей рядом. Ее звали Сьюзен. Через пару недель она переехала ко мне.

Время шло, время летело. Вероятно, я стал чувствительным к ходу времени. Может, я просто знал, что́ искать – или есть что искать, хоть и не знал, что именно.

Зря я однажды ночью немножко рассказал Сьюзен – о том, как оно мне представлялось, как все вокруг нереально. Что мы просто болтаемся в пустоте, подключенные к единой цепи, – элементы процессора или дешевых схем памяти в некоем гигантском компьютере размером с мир, нас кормят коллективной галлюцинацией, чтобы мы были довольны, и мы как будто общаемся, о чем-то мечтаем и при этом используем ту малую часть мозга, которую не задействовали они – кто бы ни были эти они – для обработки цифровых данных и хранения информации.

– Мы – память, – сказал я ей. – Просто память.

– Ты сам в это не веришь, – сказала она, и ее голос подрагивал. – Это все выдумки.

Когда мы занимались любовью, ей хотелось, чтобы я был с нею груб, но я не решался. Я не знал, насколько силен, и всегда был неуклюжим. Я не хотел сделать ей больно.

Я не хотел делать ей больно и поэтому перестал делиться с ней мыслями, попытался зацеловать их, сделать вид, что это шутка, просто неудачная…

Но это было уже не важно. В выходные она ушла от меня.

Мне очень ее не хватало, мне было тоскливо и больно. Но жизнь продолжалась.

Дежавю появлялось все чаще. Мгновения запинались, сбивались и повторялись. Иногда повторялись целые утра. Однажды потерялся день. Время как будто распадалось.

А потом я проснулся однажды утром, и снова был 1975 год, мне опять шестнадцать, я после адского дня в школе смылся и отправился на призывной пункт ВВС рядом с арабской закусочной на Чэпел-роуд.

– А ты большой парень, – сказал офицер на призывном пункте. Я думал, он американец, но он сказал, что канадец. Он носил большие роговые очки.

– Да, – сказал я.

– И ты хочешь летать?

– Больше всего на свете. – Я как будто смутно вспомнил мир, в котором забыл, что хотел летать, и это было странно – все равно что забыть свое имя.

– Хорошо, – сказал человек в роговых очках. – Пожалуй, придется нарушить правила. Но ты оглянуться не успеешь, как взлетишь.

Так и произошло.

Следующие несколько лет промчались, как в ускоренной съемке. Я словно провел все эти годы в самолетах различных моделей, втискиваясь в крошечные кабины, где мне всегда было тесно, и переключая тумблеры, слишком мелкие для моих пальцев.

Мне дали допуск к работе с закрытыми материалами, потом допуск к работе с секретными материалами, по сравнению с которым первый допуск – просто ерунда, а в итоге – допуск к работе с совершенно секретными материалами, какого не было даже у премьер-министра, и к тому времени я уже пилотировал летающие тарелки и другие летательные аппараты, которые передвигались без каких-либо видимых средств поддержки.

Я познакомился с девушкой по имени Сандра, а потом мы поженились, потому что женатые сотрудники жили в семейном квартале неподалеку от Дартмура, в славненьких домиках на две квартиры. Детей у нас не было: меня предупредили, что, вероятно, радиоактивное облучение выжгло мне все гонады, и я рассудил, что, если учесть обстоятельства, не стоит заводить детей – не хочется плодить чудовищ.

В 1985 году ко мне пришел человек в роговых очках.

Жена уехала к маме. У нас не все ладилось, и она решила недельку пожить без меня, чтобы «вздохнуть свободно». Сказала, что я действую ей на нервы. Но если я кому и действовал на нервы, то только себе самому. Я как будто все время знал, что должно произойти. И не я один: похоже, все знали. Мы словно ходили во сне, как лунатики, в десятый, двадцатый, а то и в сотый раз.

Мне хотелось все рассказать Сандре, но я откуда-то знал, что лучше не надо: что если заговорю, я ее потеряю. Впрочем, похоже, я все равно ее терял. В общем, я сидел в гостиной, смотрел «Трубу»[52]по Четвертому каналу, пил чай и всячески жалел себя.

Человек в роговых очках вошел как к себе домой. И посмотрел на часы.

– Ага, – сказал он. – Пора отправляться. Полетишь на «ПЛ-47». Последней модификации.

Даже людям с допуском к совершенно секретным данным не полагалось знать о «ПЛ-47». Я раз десять летал на прототипах. Она с виду похожа на чайную чашку, а летает, как корабль из «Звездных войн».

– Наверное, надо оставить записку Сандре? – спросил я.

– Не надо, – сухо ответил он. – А сейчас садись на пол и дыши. Ровно и глубоко. Вдох, выдох. Вдох, выдох.