Хрупкое равновесие

— Поосторожнее, здесь низкая ветка. Вы ведь не хотите, чтобы миссис Кохлах ушиблась.

— Не беспокойтесь, госпожа, — отвечали они, тяжело дыша. — Мы еще не забыли нашу работу.

— Ну-ну, — с сомнением произнесла миссис Гревал. — Будьте внимательны — впереди большой камень, не споткнитесь.

Тут миссис Кохлах вступилась за носильщиков.

— Не стоит волноваться, они знают свое дело. Мне очень удобно.

Когда носильщики спустились с горной тропы и ступили на городскую дорогу, идущие следом друзья и соседи разразились в их честь аплодисментами. Прошло много лет с тех пор, как это кресло последний раз несли по улицам города. Тень прошлого восторженно приветствовали все жители, встречавшиеся на пути процессии. Многие присоединялись к ней, увеличивая число участников стихийно возникшего торжества.

Иногда процессии приходилось останавливаться, пропуская грузовики и автобусы. После пятой остановки миссис Гревал взбунтовалась:

— Хватит с нас этих задержек, — сказала она. — А ну-ка все переходим дорогу. Не будем никого пропускать. Во всяком случае, сегодня. Миссис Кохлах имеет на это право. У нее сегодня особый день. Транспорт может подождать.

Все с этим согласились, и в течение тридцати пяти минут процессия гордо шествовала по городу, а сзади тянулся длинный хвост из автомобилей, водители которых нервно гудели и кричали. Миссис Гревал долго не обращала на них внимания, решив не унижаться и не стараться перекричать эту дешевую какофонию. Но потом, не выдержав, остановилась и крикнула: «Имейте совесть! Эта женщина — вдова!»

Примерно через час спасательный отряд благополучно доставил миссис Кохлах домой, где ее усадили в удобное кресло и наложили лед на колено. Миссис Гревал села напротив — на стул с прямой спинкой и не сходила с него, как часовой. Она не ушла вместе со всеми, твердо заявив: «В день после похорон нельзя оставаться одной».

Миссис Кохлах забавляла ее манера держаться, но она была благодарна бригадирше за компанию. Они вспоминали славные времена расцвета магазина, чаепития и обеды, военные поселения. Как прекрасна тогда была жизнь, каким свежим и целебным был воздух! Если ты устала или почувствовала недомогание, достаточно было выйти из дома, глубоко вдохнуть, и тебе сразу становилось лучше — без всяких таблеток и витаминов.

— Теперь все изменилось, — сказала миссис Гревал.

Как раз в эту минуту вошел Манек, и последовало неловкое молчание. Ему стало интересно, о чем они тут рассуждали.

— Ты очень быстро вернулся, — заметила миссис Гревал. — У молодых — крепкие ноги. Ты развеял оставшийся пепел?

— Да.

— Уверен, что все сделал правильно, Манек? — спросила мать.

— Да.

Снова воцарилась пауза.

— А что ты делал в Дубае? Помимо того что отращивал бороду? — пошутила миссис Гревал.

Манек улыбнулся.

— Молчишь? Видно, дело секретное. Надеюсь, сколотил состояние.

Манек снова улыбнулся. Через несколько минут миссис Гревал ушла, сказав, что ее присутствие больше не требуется.

— Теперь ты сам в силах позаботиться о матери, — прибавила она со значением.

Манек сменил повязку со льдом и предложил сделать сандвичи с сыром.

— Сын не был дома восемь лет, а я не могу даже накормить его, — расстроилась мать.

— Какая разница, кто приготовит сандвичи?

Мать, почувствовав напряжение в его голосе, замолчала, но потом начала снова:

— Не сердись, Манек. Не молчи, скажи, что тебя тяготит?

— Мне нечего сказать.

— Мы оба тяжело переносим смерть отца. Но причина не только в этом. Мы знали, что это случится с того времени, как ему поставили диагноз. Что-то еще тревожит тебя, я это чувствую.

Она ждала ответа, глядя как сын режет хлеб, но его лицо оставалось бесстрастным.

— Может, это оттого, что ты не приехал, пока он был жив? Не тревожься — это не твоя вина. Отец понимал, что тебе трудно вырваться.

Манек отложил нож и повернулся к матери.

— Ты действительно хочешь знать настоящую причину?

— Да.

Он опять взял нож и стал аккуратно нарезать хлеб. Голос его звучал ровно:

— Вы отослали меня от себя — ты и отец. А потом я не смог вернуться. Вы потеряли меня, а я потерял — все.

Мать с трудом доковыляла до стола и взяла сына за руку.

— Взгляни на меня, Манек, — сказала она, заливаясь слезами. — Это неправда. Ты всегда был главным для нас — для меня и для отца. Все, что мы делали, мы делали для твоего блага. И искренне верили в это.

Манек осторожно высвободил руку и продолжал делать сандвичи.

— Как можешь ты говорить такие жестокие вещи, а потом молчать? Ты всегда упрекал отца в склонности к драматизму. Но сейчас сам следуешь его примеру.

Манек явно не собирался ничего обсуждать. Мать, прихрамывая, ходила за сыном по кухне, не спуская с него умоляющего взгляда.

— Какой смысл в моей помощи и сандвичах, если ты продолжаешь травмировать свое колено? — раздраженно произнес он.

Мать покорно села, дожидаясь, когда сын закончит и поставит еду на стол. Пока они ели, она украдкой, стараясь чтобы он не заметил, наблюдала за ним. Небо стало темнеть. Манек помыл тарелки и поставил сохнуть. Мощный удар грома прогремел над долиной.