Хрупкое равновесие

Ничего. Он опоздал. Манек споткнулся и упал на колени, его руки увязли в грязи. Безжалостно лил дождь. Манек почувствовал, что не в силах подняться. Закрыв лицо грязными руками, он плакал, и плакал, и плакал.

Легко ступая по грязи, к Манеку приблизилась собака. Из-за шума дождя он не слышал как она подошла. Собака обнюхала его. Он вздрогнул и, почувствовав прикосновение к руке собачьей морды, отнял ладони от лица. Может, она из тех бродячих собак, которых подкармливал отец на крыльце? Манек погладил собаку, ощутив под рукой на боку гноящуюся рану. Интересно, сохранилась ли на полке под прилавком мазь, которой отец лечил бродячих собак?

Ливень пошел на убыль. Манек поднялся, вытер руки мокрой листвой и посмотрел в сторону гор. В тучах наметились просветы, в тумане кое-где проступила долина.

Дождь почти закончился, а он все стоял на одном месте. Прикосновение капель стало легким, как человеческое дыхание. Манек вернулся туда, где над обрывом росло одинокое дерево. Собака некоторое время тащилась за ним. Боль заставляла ее хромать, инфекция, возможно, проникла в кость. Манек подумал, что собаке осталось жить несколько недель, не больше. Кто теперь после смерти отца будет присматривать за ней?

На глазах снова выступили слезы. Он направился в сторону дома. После дождя образовалось множество ручейков; стекая с гор, они соединялись с большими потоками и питали стихийно возникавшие водопады. Завтра все зазеленеет, и в воздухе повеет свежестью. Манек представил, как эти сверкающие горные воды подхватят прах отца и исполнят его желание — они разнесут его повсюду, что не под силу рукам человеческим, но доступно мощным силам природы. Отец будет везде, неотделимый от мест, которые он так сильно любил.

Закутавшись в кашемировую шаль, миссис Кохлах беспокойно смотрела с крыльца на дорогу. Она сильно нервничала. Увидев Манека, она стала яростно махать ему рукой. Он ускорил шаг.

— Манек! Где ты был? Я проснулась, а тебя нет. И еще дождь такой сильный, я страшно разволновалась. — Она обняла его. — Видел бы ты себя! Промок до нитки! Все лицо в грязи — и одежда! Что случилось?

— Все хорошо, — мягко сказал Манек. — Я в порядке. Просто захотелось пройтись. Ну и оступился, — прибавил он, объясняя тем самым, откуда грязь.

— Ты вылитый отец — как и он, совершаешь сумасбродные поступки. Он тоже любил гулять под дождем. Пойди, скорее, переоденься, а я тем временем приготовлю чай и бутерброды. — Дождь, казалось, унес с собой все прошедшие годы. Он снова был ее мальчиком, промокшим и беспомощным.

— Как твое колено?

— Гораздо лучше. Лед помог.

Манек поднялся к себе в комнату, помылся и переоделся в сухую одежду. Когда он спустился вниз, чай уже был готов. Мать положила две ложки сахара ему и одну — себе. Чай она подала ему в отцовской чашке и, перед тем как передать, размешала сахар.

— Помнишь, что первую чашку отец всегда выпивал на ногах, расхаживая по кухне?

Манек кивнул.

Мать улыбнулась.

— Ужасно мешал мне готовить завтрак. Но в последние годы все изменилось. Он просто входил и садился за стол. — Она повернулась на стуле и, склонившись к Манеку, легким движением дотронулась до его головы.

— Посмотри, у тебя с волос капает.

Мать достала из комода салфетку и стала вытирать волосы сына. От ее энергичных коротких и быстрых движений голова Манека раскачивалась взад-вперед. Он уже хотел запротестовать, но тут почувствовал, что расслабляется, и не остановил мать. Его глаза закрылись сами собой. Ему припомнились массажисты, которых восемь лет назад они с Омом видели на берегу. Клиенты сидели на песке, а они массировали, растирали и поколачивали их головы. Волны разбивались о берег, дул легкий вечерний ветерок. В воздухе плыл нежный запах жасмина, он доносился от продавцов, продающих веточки с молочно-белыми цветками для женщин, которые вплетали их в косы.

— Наверное, я навещу все-таки родственников. И тетю Дину тоже. — От проворной работы матери над мокрыми волосами в голосе Манека зазвучало своеобразное вибрато.

— Какой смешной у тебя голос! Будто говоришь и одновременно полощешь рот. — Мать засмеялась и убрала салфетку. — Когда ты поедешь?

— Завтра утром.

— Завтра? — Ей показалось, что это — повод поскорее уехать от нее. — И когда возвращаешься?

— Думаю, оттуда лететь сразу в Дубай. Так удобнее.

Мать не смогла скрыть своего огорчения, но Манек, похоже, ничего не заметил. Теперь она с трудом разбирала его слова, словно между ними уже протянулось огромное расстояние.

— Я хочу быстрее приступить к работе, — продолжал Манек, — и сразу оповестить начальство, что хочу уволиться — пусть скажут, когда они готовы меня отпустить.

— Так ты уволишься? И что потом?

— Я решил вернуться и обосноваться здесь.

У нее сильно забилось сердце.

— Прекрасный план, — сказала мать, сдерживая, насколько возможно, эмоции, готовые ее захлестнуть. — Ты можешь продать магазин и открыть свое дело…

— Нет. Я возвращаюсь сюда, ради магазина.

— Отец был бы рад.