Хрущевка

Он написал на листке номер телефона, положил мне в нагрудный карман и, хлопнув по нему, снова потрепал по голове. Я вышел из ларька и отошёл к домам возле рынка. Вода медленно капала с таявших сосулек, на брусчатке была рассыпана крупная соль, по которой ходили прохожие, вдоль домов висели вывески кондитерской, супермаркета, окулиста и почты. Все они были дешёвыми и потрёпанными, у окулиста так вообще одна буква с таблички висела вверх ногами. Облегчение и чувство пространства охватило и понесло меня прочь от толпы. В руке – пятьдесят рублей одной купюрой и личный телефон Вазгена Тиграновича. Неплохое начало карьеры.

Перед тем, как зайти в супермаркет, я снова оглядел рынок. Он выглядел куда более бедно, и этому есть причина: самый большой поток людей приходился на ранее утро, вплоть до обеда. Сейчас куда более скудно. Прохожие уже никуда не спешили и передвигались прогулочным шагом, спокойно разглядывая прилавки с товарами. Продавцы торговались более охотно, ведь с кем ещё соревноваться? Вазген убрал продукты в ящики и поставил их под стол, затем протёр всё полотенцем и кинул его на спинку стула, отряхнув руки.

Я купил в магазине сосиски с макаронами, и даже сдача еще осталась. Я бы мог, конечно, купить ещё какой-нибудь сникерс или булку с творогом, но решил, что лучше оставлю эти деньги в куртке до лучших времён. На улице становилось холоднее с каждым часом, хоть ветер немного стих. Дугообразные фонари освещали жёлтым светом улицы, создавая настоящую дорожку из прожекторов, ведущую к дому. Хруст снега под ногами добавлял к атмосфере загадочности и даже уюта. Свет в окнах делал мрачные кирпичные коробки не такими уж и мрачными, если задуматься: в каждой квартире своя атмосфера, своя жизнь. Сев на лавочку, я задрал голову наверх, чтобы ловить лицом падающие снежинки. Они опускались медленно, будто кружась в вальсе. Затем неподалеку я увидел детскую площадку со старыми советскими качелями. Они, как и все, были спаяны из железных труб, а само место, где сидели дети, было очень узким, да и вообще, это была пара деревянных досок, покрашенных в один с трубами цвет. Слева от качелей стояла карусель. Шпана садилась на четыре лавки: держась за поручни, ребята ногами раскручивали себя, отталкиваясь от земли. Я решил сесть на те, на которых надо раскачиваться. Шатаясь взад-вперёд, я непроизвольно чертил ногами на земле две дуги. Болты и гайки издавали режущий ухо скрип, который при движении качелей менял тональность. Кажется, даже в таких вещах, как ржавая карусель, находится мелодия, способная успокоить. Перед глазами была жёлтая труба и свет фонарного столба, сквозь который пролетали снежинки, а наверху – чёрное ночное небо. Передо мной была небольшая дорога и припаркованные машины, где-то старые, где-то новые, была даже парочка дорогих иномарок. Виднелась протоптанная тропа, ведущая с площадки к жилым домам.

Пока я качался, снег начал смешиваться с мокрой землёй, становясь коричневым. Снежинки падали мне на лоб и щёки. Вот оно. Обожаю это состояние. Вокруг тебя всё двигается неспеша, своим чередом, либо и вовсе стоит на месте. Нет никакой суматохи, нет чего-то сбивающего с толку, нервирующего или напрягающего. Просто обычная пустая ночная улочка, тишина, хруст снега в ушах и влага на лице. А главное – всё такое естественное, родное. Даже если ты сейчас сделаешь что-то глупое, например, кинешь кирпич в машину или запустишь в небо петарду, разобьёшь окно, то ничего не произойдёт: снег будет идти так же медленно, ночь не сменится днём, на улицах будет по-прежнему пусто – одним словом, ничего. И в такие моменты я часто у себя в голове ставлю некую печать. Некое завершение этапа, словно ты уже написал в письме всё, что хотел, и когда нечего добавить, ты ставишь эту печать и посылаешь конверт с письмом, а кому – не важно. Важно то, что ты прожил этот этап. Он тебя изменил: в лучшую или худшую сторону – не имеет значения, ведь ты не стоишь на месте. Перемены пришли, и ты к ним привык, даже если они незаметны. Снег продолжал падать, машины иногда проезжали мимо площадки, освещая фарами дорогу. Всё вновь стало безмятежным и спокойным. Не могу сказать, что что-то важное сегодня произошло: моя жизнь была слишком скучной для ежедневных приключений. И всё же это не мешало мне уединиться с тишиной. Скрип, скрип, скрип…

Глава 2

Оказавшись в подъезде, я наконец-то начал чувствовать уши. Мне было по-прежнему очень холодно, однако тускло горевшая советская лампочка, висящая на проводе, и окрашенная в зелёный стена вели меня вверх по лестнице вдоль покрытых лаком перил. Мысль о горячем чае давала мне силы, чтобы идти вперёд. Треснувшая плитка на полу покрылась слоем слякоти, и даже коврик при входе, о который я старательно вытер ноги, не сделал подъезд чище.