Хрустальная колыбель

Вдруг он почувствовал тепло, согревающее грудь, спокойное ровное тепло — то, чего так не хватало, то, на что невозможно было надеяться. Юм осторожно засунул руку за пазуху и нащупал оберег, который когда-то давно вручил ему Служитель Герант. Серебряная бляха, покрытая сплетением множества знаков, действительно нагрелась, и из нее сквозь закоченевшие пальцы в тело перетекал покой. И тут странный звук повторился уже где-то рядом.

— Кто здесь?

Кто здесь, кто здесь… Так они и ответят! Даже если кто-то здесь и есть… Впрочем, терять уже всё равно нечего, и, что бы там ни было, надо идти вперед, пока не обнаружится выход или пока хватит сил.

— А ты кто? — неожиданно после долгой паузы отозвалась темнота звонким чистым голосом.

— Я первым спросил, — тут же заявил Юм, отступив на шаг назад. Одна рука крепче стиснула оберег, другая — рукоять тесака.

— Называй меня как хочешь — хоть кикиморой, хоть нимфой. — Послышался короткий смешок, и Юм решил, что у него потихоньку начинается бред.

— А ты покажись, и я решу, на кого ты больше похожа. — Он решил поддержать разговор. Если не видишь, кого встретил, нужно было хотя бы слышать.

— Как будто ты меня увидишь. Для тебя здесь темнота.

— А для тебя?

— Для меня здесь всё залито изумрудным сиянием, а на твоей груди горит огненный шар. Можно потрогать? — Колыхнулся слабый ветерок и тут же стих. — Он теплый…

Юм отшатнулся, и мокрая глина заскользила под ногами. Чтобы устоять, пришлось воткнуть тесак в стену.

— Зачем? — недоуменно спросила нимфа-кикимора. — Ты меня чуть не поранил.

— Прости, но я тебя не вижу, — сказал Юм и вдруг почувствовал, что голод и усталость вот-вот его доконают. — Может быть, тебя и вовсе нет… Может, ты мне кажешься.

— Не кажусь, а слышусь, — уточнила кикимора (или нимфа).

Вот так, значит… Может быть, она так страшна, что прячется здесь, не желая пугать народ? Или, наоборот, — так прекрасна, что не знает никого, кто достоин видеть ее красоту? Ладно, толку от нее всё равно не добьешься, а значит, надо идти. Скорее всего, в этом уже нет смысла, но идти всё равно надо. Ноги утопали почти по колено в раскисшей глине, а сверху всё чаще и чаще падали крупные капли. Пройти следующие несколько шагов было всё равно что там, на поверхности, преодолеть несколько лиг.

— Наверху — река, — заявила нимфа (или кикимора). — Пройдешь еще сотню локтей, а дальше всё затоплено.

Река? Какая река? Через Холм-Дол не течет ни одной большой реки. Нимфа лжет. А если всё это очередной морок? Или темнота, знобящая сырость и усталость сделали свое дело — разум начинает отказывать, и последние часы жизни предстоит провести среди бесплотных видений и навязчивых голосов. Наверное, не стоит сопротивляться — всё, что должно произойти, обязательно произойдет, потому что должно… Как-то раз гадалка пообещала ему долгую жизнь и спокойную старость. Не та гадалка, которая Щарап, а другая… И он расплатился с ней медью, потому что не хотел ни долгой жизни, ни спокойной старости, ни легкой смерти. Это было давно. Это было…

Огромный ковёр, расшитый изумрудными лепестками и небесно-голубыми цветами, расстилался от горизонта к горизонту. Ворс под босыми ступнями был упругим, мягким и теплым, а поверху слоями стелился густой серый туман.

— Ты хотел посмотреть на меня… — Нимфа появилась только вслед за голосом — она полулежала на стволе вековой ивы, льнущей к земле, и смотрела на Юма огромными улыбающимися зелеными глазами. На ней была короткая зеленая накидка, а длинные серебристые волосы охватывал венок из ромашек. Она была прекрасна, но в этой красоте было что-то нечеловеческое или не совсем человеческое — гладкая мраморная кожа не казалась бледной, маленький носик был слегка вздернут, губы сверкали бледно-розовым перламутром…

И вдруг он заметил, что его сапоги нахлобучены на торчащие прямо из ковра обрубки сухих еловых стволов, и с них стекают мутные струйки воды, смешанной с глиной, а рукава его камзола обляпаны рыжеватой грязью. Всё это казалось совершенно лишним на фоне великолепного, невозможного видения.

А потом ковер исчез, а на его месте возникла поросль густой цепкой травы, туман стремительно поднялся вверх, превратившись в облака, вокруг зашелестели кроны деревьев, и только нимфа осталась неизменной. Потянуло живой утренней прохладой, смешанной с запахом трав и цветов — тем самым, что бывает, когда под рассветным небом начинает таять роса.

— Ты не хочешь меня о чем-нибудь спросить? — поинтересовалась нимфа (или все-таки кикимора?).

— Нет… Я страшно устал и хочу есть. — Теперь он чувствовал не только холод, проникающий под промокшую одежду, но и свинцовую тяжесть в ногах. Юм решил поверить в то, что он жив — в конце концов, каждый может верить во что ему хочется.