Хрустальная сосна

Наконец меня завезли в какую-то маленькую комнатку, где велели раздеться до трусов. Я стащил с себя пестрые лохмотья и почувствовал, что от текущего изнутри арктического холода кожа покрывается мурашками, а тело начинает сводить судорогой. Немолодая санитарка, ловко орудуя тупой бритвой, зачем-то обрила мне волосы на теле. Потом дала выпить стакан какой-то теплой гадости и тут же сделала промывание желудка - грубую и неприятную операцию с двумя пальцами во рту над помятым эмалированным тазом. Что было излишним, поскольку со дня поступления в больницу я, кажется, так ничего и не ел. Озноб бил уже, как разряды тока. Затем меня быстро обтерли с ног до головы мокрой губкой, отчего я затрясся еще сильнее, а голову повязали тугой прохладной косынкой. И наконец велели опять лечь на каталку, что я сделал без промедления и с удовольствием, потому что ноги не держали. Мне было страшно. Настолько страшно, что я не мог найти подходящих слов для описания этого всеобъемлющего чувства. Мне было страшно как еще ни разу в жизни.

В моей жизни однажды случился действительно опасный эпизод. На военных сборах, в учебной артиллерийской части, где мы студентами кое-как проходили солдатскую практику, нас однажды сорвали с занятий по самой настоящей общей тревоге. Выдали каждому по рожку боевых патронов и погнали прочесывать лес в поисках трех вооруженных дезертиров из части километров за двадцать от нашей. Заступив в караул, они пристрелили давно мучившего их сержанта из старослужащих, потом прихватили порядочный боезапас и где-то скрылись, рассчитывая уже вообще неизвестно на что. Мы шли цепью, держа автоматы наперевес, как эсэсовцы в фильмах про войну, и спокойно перешучивались, не воспринимая происходящего всерьез. Ведь не существовало практической вероятности, что беглецы окажутся именно в нашем лесу. И вдруг я, шедший, как командир взвода, на шаг перед цепью, увидел какую-то вспышку, вслед за которой что-то свистнуло около уха, потом что-то с треском посыпалось с дерева прежде, чем донесся грохот выстрела. Скомандовав взводу лечь, я упал за кочку. И, выставив поверх нее автомат, стрелял в пустоту короткими очередями, пока не кончились патроны. Слыша отрывочный свист над своей головой, но своими слепыми выстрелами не позволяя преступникам встать. Тем временем как сигнал был передан по рации и к нам на помощь уже мчался отряд обученных десантников. Потом, когда все кончилось и мы вернулись в учебку, у меня тряслись руки и зуб не попадал на зуб. Я сам не мог понять, как не вскочил и не убежал подальше, как отважился лежать на месте и молча вести огонь: никто из взвода не поддержал меня в этом внезапном огневом контакте. Я трясся и икал от леденящего страха за собственную жизнь, и инстинктивно зажмуривался, нажимая на спуск, и стрелял в общем не по смелости, а от ужаса. Но сам командир части хвалил меня в пример перед строем. А ротный старшина насильно заставил выпить полстакана спирта, после которого я сразу свалился, а наутро случившееся уже не казалось реальностью… Но даже тогда, под пулями, каждая из которых могла стать моей - даже в тот раз мне было не так страшно, как теперь. Меня опять везли неизвестно куда. Но обостренным, звериным чувством, рожденным первобытным ужасом моей души, я знал, что цель близка. Не видя, я ощутил затылком мягкое сияние, льющееся в коридор из матовых застекленных дверей. Они растворились, и каталка медленно - как мне казалось - вплыла в комнату, которая буквально взрывалась от обилия яркого света.

Конец, - догадался я. - Операционная…

Голова уже не летела по кругу, но слегка приподнявшись, я видел, как беспощадно и остро сверкают скальпели, еще более страшные хирургические инструменты, аккуратно разложенные на маленьком столике. А над блестящим, с никелированными ручками устройством, похожим на кровать, кипел светильник - огромная шайба с лампочками по кругу. Рядом громоздились приборы, баллоны с толстыми гофрированными шлангами, свисали какие-то трубки… Я закрыл глаза, чтобы ничего не видеть. И тут же снова открыл, поскольку предсмертный ужас растравлял иррациональное любопытство, словно все происходило не со мной. Так, наверное, приговоренный к казни в последние секунды жадно рассматривает плаху и топор палача… Кругом толпился народ. В белых халатах, марлевых повязках и надвинутых на лоб шапочках. Максимальную деятельность проявлял довольно молодой парень в блестящих железных очках, сверкавших сильнее ужасных скальпелей. Сознание гасло толчками, но любопытство не давало ему отключиться совсем. Я оглянулся по сторонам и встретился с черными, расширенными от страха глазами девчонки, у которой из-под накрахмаленной шапочки в разные стороны торчали желтые хвостики косичек. Студентов на практику пригнали, - понял я. Меня, значит, показывать привели. А она, похоже, перетрусила больше, чем я сам, потому видит все это в первый раз… Я облизнул запекшиеся губы.

- Перелазь на стол, - приказала санитарка.