Хрустальная сосна

— Вот это точно… В общем, была я обкуренная и захотелось мне чего-то такого… сногсшибательного. Чего ни у кого из подруг в Союзе уж точно не будет… Ну и зашли в татуировочный салон — их там тоже на каждом углу. Вот и сделали…

— Очень больно было? — не удержался я от мучившего меня вопроса и заранее содрогаясь от ожидаемого ответа; все связанное с болью было для меня сейчас особенно острым…

— Да нет! Говорю же тебе — я совсем дурная была, вообще ничего не чувствовала и не помнила. Так, туман какой-то… Утром очнулась в отеле — титьки разукрашены.

Она тихо засмеялась.

— Теперь самой смешно… и стыдно. Но сводить — шрамы будут, да и нельзя вроде на груди ничего такого делать… Хотя, впрочем, этого практически никто не видит, только я сама знаю…

— Зачем сводить, — возразил я. — Такого уж точно ни у кого больше нет.

Сказав эти слова, я ни капельки не покривил душой. В самом деле, невозможно было даже представить кого-то из известных мне женщин с такой же расписанной грудью… И, кроме того, несмотря на чудовищность местоположения, имелось в этой дурацкой татуировке нечто очень возбуждающее…

Я подумал об этом совершенно отстраненно; мне было настолько плохо, что вид обнаженной женской груди не вызывал у меня никаких желаний… И невольно вспомнил, как несколько дней назад почти так же демонстрировала себя Вика. Все происходило очень похоже — но совершенно по-иному. Вика открыто меня соблазняла, пытаясь проверить на стойкость и одновременно развлекаясь: не исключено, что подразнив меня своим телом, она бы ускользнула в последний момент, решись я на действия. А Ольга… Абсолютно ничего сексуального, вызывающего или даже просто чересчур откровенного не содержалось в демонстрации ее груди; просто я спросил, и она показала мне интересующий предмет. Спокойно и без всякой задней мысли. Как подруге, старому товарищу или бывшему любовнику. Человеку, которому очень-очень доверяют… А она продолжала сидеть раздетая, и я по-прежнему лежал на ее коленях. Груди манили белизной, и мне страшно хотелось прикоснуться к ним: они обещали такую глубокую прохладу, какой не имелось нигде больше — и это было моим единственным желанием. Но я пересилил себя, краешком одурманенного сознания понимая, что Ольга может истолковать мое прикосновение совершенно иначе.

Словно догадавшись, она нагнулась совсем низко — я поразился гибкости ее тела! — и прижалась щекой к моей щеке. И я почувствовал на себе действительно желанную тяжесть ее груди. Наверное, в самом деле никакой тяжести не имелось: Ольгин бюст был довольно-таки скромным — однако сейчас мне показалось, будто меня накрыла холодная, влажная, возвращающая жизнь волна. Любой увидевший нас со стороны не сомневался бы в происходящем, однако наши объятия не содержали и капли того, что обычно соединяет мужчину и женщину; это был лишь естественный порыв сестры милосердия, пытающейся облегчить страдания раненого. Не знаю, о чем думала сейчас Ольга, но я чувствовал себя почти хорошо. И хотелось, чтобы время остановилось, чтобы я никуда не ехал — а лежал бы так вечно, спасаясь ее чистой прохладой…

— …Щекотно… — приподнявшись, Ольга медленно и как-то мучительно провела соском по волосам на моей груди.

И вдруг что-то случилось. Какая-то мгновенная иллюзия изменила действительность — и я сделался здоровым, юным и полным сил. И вообще я был не я, и Ольга была не Ольгой — мы стали иными людьми. Свободными от мыслей и страданий — соединенными в своей ошеломляющей, затопившей весь мир нежности. Которая несла нас, не оставляя ничего другого. Это длилось во мне всего лишь миг — но словно целая жизнь, совершенно другая, параллельная, о которой я и не подозревал, пронеслась сквозь меня. Сквозь нас… Я притянул ее к себе — и на секунду наши губы слились в неожиданном поцелуе.

— Спасибо тебе… За все… — проговорил я, отпуская ее плечи.

Она усмехнулась чем-то своему, потом неторопливо влезла обратно в купальник. Соски ее набухли и затвердели, выпирая шишечками из-под оранжевой ткани — но это зрелище не вызывало у меня эмоций; легкая волна прошла и мне снова сделалось совсем плохо… Ольга молчала, с осторожной нежностью гладя меня по голове, на лицо ее набежала тень и она сделалась совсем грустной. И неожиданно для себя я вдруг понял, что она мне нравится. То есть я давно уже понял, что Ольга очень красива, но то отношение напоминало отстраненное эстетическое восхищение выразительным портретом или талантливой актрисой — а сейчас она мне нравилась именно как женщина. Причем нее после того, как без стеснения показала мне себя. Не из-за наших лихорадочных объятий и странного, молниеносного поцелуя. И не из-за угнанного ради меня грузовика. И даже не потому, что совершенно неожиданно она попросилась за меня замуж, утверждая, что я лучший из мужчин.

Нет, конечно — не из-за каждой детали по отдельности — из-за всех вместе. Благодаря моменту истины, возникшему между нами. Ведь именно в такие минуты раскрывается человек, который в обычном состоянии был тебе далеким и безразличным…