Хрустальная сосна

Любой подслушавший эти мысли презирал бы меня, поскольку мужественному человеку не пристало считаться мертвецом из-за трех пораненных пальцев на одной руке. Но я чувствовал себя именно так — а относительно другого на моем месте мне было все равно. Время растянулось во мне как одна нескончаемая секунда. Но по тому, как медленно угасал белый потолок над головой, я догадывался, что надвигается вечер. Вместе с сестрой, несущей очередной шприц, пришел человек лет пятидесяти в золотых очках — худощавый, с узким и подвижным лицом. Он присел ко мне — точно так же, как светило, возглавлявшее консилиум, и протянул какую-то тетрадку.

— Что… это? — спросил я, еле ворочая языком.

— История болезни.

— Чья?

— Ваша, конечно. Я ваш палатный врач и буду вас оперировать. От вас требуется согласие на операцию.

— Значит, резать?

Собрав всю волю, я прямо взглянул в стекла его очков. Странное дело, но сейчас, когда речь прямо зашла об операции, я опять испугался. И несмотря на ужасное состояние, мне снова захотелось лечиться одними уколами…

— Да, — коротко кивнул он. — Процесс зашел слишком далеко и результат стал необратимым. Вам предстоит ампутация трех пальцев. Из озноба меня мгновенно бросило в жар. Ампутация… Какое страшное слово… И оно относилось не к кому-нибудь абстрактному, а ко мне.

— Когда?… — прохрипел я.

— Завтра.

Значит, завтра. Уже завтра… И больше никогда… У меня поплыло перед глазами… Врач что-то спросил, потом переспросил — я его не понимал. Я опять погружался в какую-то темную, глухую бездну… И кто-то другой сказал моим неузнаваемым голосом:

— Извините… Я не слышал, что вы сейчас спрашивали…

— Вам прежде операции делали?

— Нет… А что?

— Ничего. Просто важно, как вы переносите общий наркоз… ну да ладно… Раз не делали, по ходу действия анестезиолог будет следить…

— Общий наркоз?! — до меня дошли эти слова. — Из-за трех пальцев?

— Да, из-за трех пальцев. У вас крайне серьезное заболевание. И операция предстоит нешуточная. Поэтому она будет идти под общим наркозом… Я молчал.

— Кстати, родственники в городе у вас есть?

— Нет, — быстро соврал я, умолчав о родителях. — Зачем — чтобы было кому сообщить о летальном исходе?

Чувствуя себя практически мертвым, я не шутил, а спокойно говорил о смерти.

— Надеюсь, до этого не дойдет, — серьезно ответил врач. — Просто вам потребуется уход в послеоперационный период, обычно для этого родных зовут…

— Ладно… — ответил я. — Перебьюсь как-нибудь… А если нет — туда и дорога…

Врач помолчал, потом сунул мне авторучку:

— Подпишите вот тут.

— Где?… — спросил я, глядя на прыгающую перед глазами белую страницу.

— Вот здесь, — врач провел черту ногтем.

«Согласие больного на операцию получено», — прочитал я аккуратно отпечатанную строчку. И с неимоверным трудом вывел левой рукой какую-то закорючку.

— Все?… — я в изнеможении откинулся на подушку.

— Все, — кивнул врач, захлопывая тетрадку.

— Быстро… у вас тут все решается, — пробормотал я, глядя на него из-под тяжелых век.

— Быстро, — он сдержанно улыбнулся. — Когда с разумным человеком дело имеешь. А иных по несколько дней приходится уговаривать.

— Доктор, — жалобно сказал я. — Милый добрый доктор, я не спросил вашего имени и отчества, потому что все равно забуду… Мне уже все равно. Мне плохо, доктор, мне так плохо — передать вам не могу… Знобит, все тело горит, голова плывет, и мерещится все время какая-то муть… Мне уже без разницы, что подписывать, без разницы что вы со мной сделаете… — я вздохнул, набираясь сил после чересчур длинной фразы. — Все равно… Только сделайте поскорее хоть что-нибудь…

— Сейчас вам сделают укол, и вы уснете, — ответил врач.

Сестра исправно выполнила свое дело. Но сегодня это был уже, видимо, не наркотик. А обычный, хоть и сильный снотворный препарат. Потому что я не успел заказать ни одного из вчерашних видений.

Отключился и уснул.

3

Утро опять началось с укола, после которого почему-то стало еще хуже.

Голова уже не просто кружилась, а качалась из стороны в сторону, подкатывая к горлу тошноту. Я лежал на своей койке, уже не веря, что все когда-нибудь кончится. Но пришла другая сестра, вкатив каталку прямо в палату.

— Н-на… операцию? — срывающимся голосом спросил я.

— На гулянку к девочкам, — ответила та.

Больше я вопросов не задавал. Чувствуя, как от надвинувшегося страшного слова опять начинается озноб, я покорно лег, и меня куда-то повезли. Операционная находилась на другом этаже. Потому что каталку подкатили к лифту, потом куда-то везли — трясясь от страха и холода, я даже не понял, вверх или вниз — затем выкатили в пустой, неимоверно длинный и узкий коридор совершенно нежилого вида, без дверей и окон, отчеркнутый лишь ослепительно белыми, как в подземных переходах, светильниками поперек потолка. Я ехал, не видя куда, потому что меня везли все-таки головой вперед, и отмечал лишь полосы света, неумолимо проскакивающие у меня над головой… Сознание периодически отключалось, и мне чудилось, что я не качусь на разболтанной больничной тележке, а меня везет по ухабам тяжко ревущий «ЗИЛ», направляемой чьей-то старательной и неумелой рукой…