Хрустальное яблоко. Книга 3

   - Анхела держит свое слово. И это всё, что я могу сказать после обращения в таком тоне... сударь. - Заметив несколько десятков сошедшихся на нем недружелюбных взглядов, сарьют вдруг смутился, как мальчишка. - Прошу меня простить... - он почти бегом скрылся в той же экипировочной и ее дверь хлопнула, как выстрел.

   Примерно через минуту Яромир прошел вслед за ним и распахнул эту дверь.

   Как и следовало ожидать, просторное, ярко освещенное помещение было совершенно пусто.

   Она сказала, что хуже не будет, вдруг подумал мальчишка. Но не сказала, что не будет ЛУЧШЕ.

   И вот это пугало больше всего.

* * *

   Игорь не сразу понял, что пришел в себя. К реальности его вернул холод, от которого он начал дрожать. Он лежал у сырой стены полуразрушенного подвала, полузасыпанный каким-то шлаком - словно лежал здесь уже многие годы. Когда он заставил себя встать, шлак осыпался с него, словно песок. Игорь помотал головой, чтобы вытрясти его из волос, потом отряхнулся. Он, правда, никак не мог вспомнить, как сюда попал и что должен делать дальше. Но все его вещи остались на месте, и мальчишка жадно схватился за ТБ-98. Он помнил, как его несло куда-то в прохладных, гибких волнах, мягко скользящих по коже - они проходили сквозь него, увлекая все глубже в небытие...

   Когда он уснул окончательно, его поглотили тягучие, бесконечные сны. Они были очень тяжелыми. Игорь никак не мог проснуться. Ему снилось, что он просыпается - и он просыпался в новом сне, еще более тяжелом и страшном, чем прежде. Нагой и дрожащий от холода, он бродил по коридорам какого-то огромного здания - казалось, целую вечность, каждый раз вздрагивая, когда его босая нога касалась ледяного камня. Он то поднимался по бесконечным лестницам, то шел по анфиладам темных комнат. В полумраке он не мог видеть цветов, все казалось ему серым, плоским, едва различимым, а вокруг бродили темные призраки. Он боялся их, хотя знал, что увидеть его нельзя - его тело словно бы стало прозрачным и все окружающее просвечивало сквозь него. Но вот его ощущения во сне были реальными - даже сильнее и ярче, чем наяву - и это оказалось особенно мучительно. Он проползал в узкие, тесные щели, карабкался по крышам на огромной высоте, спускался глубоко вниз, погружаясь в блестящую, вязкую жидкость. Все время ему было невыносимо холодно. Ледяной пол обжигал босые ноги, словно раскаленный, но он пробирался в полумраке, сером, бесцветном, все более странном, все дальше.

   И это было лишь начало, вход. Потом Игорь оказался в смутной, темной Вселенной, в неисчислимом множестве жизней одновременно. Казалось, в них прошли тысячи лет. Воспоминания о них были врезаны в него неизгладимо - хотя ему вовсе не хотелось вспоминать. В некоторых реальностях он становился автором или жертвой мучений, столь изощренных, что они превращались в искусство почти экстатическое. Или он просто становился другим - живущим в темном мире ради темных удовольствий - и это очень нравилось ему. Но он видел и истинную Вселенную - пространство, необычайно глубокое, затененное призрачными, синеватыми туманностями, в которых тонули неисчислимые рои звезд, но заселенное. Мириады тускло-серебристых спиральных конструкций пронизывали его, протянувшись из бесконечности в бесконечность бритвенно-тонкими слоями. Мелкие группировались вокруг крупных, следуя изгибам их спиралей, они становились все больше, сами превращаясь в центры маленьких скоплений - и этот неправильный, поразительно сложный узор тянулся, насколько хватал глаз. Все было безупречно четким, резким и лишь бесчисленность мелких деталей давала мальчишке представление о невообразимых размерах этого космического города. Он видел другие, такие же бритвенно-плоские города, но уже цельные - перистые палевые пластины, рассыпавшиеся разрезными спиралями, состоявшими из еще меньших и еще - пока его глаз не тонул в тончайшей паутине самоподобного кружева. Иные города казались ему сплетенными из безупречно изогнутой синеватой проволоки - загнутые влево перепончатые, фестончатые изгибы, состоявшие из еще меньших, шествующие друг за другом, словно вырастающие у берега волны. Цепочки ажурных тяжей закручивали их в спирали, и, истончаясь до невидимости, сбегались лучами мохнатых плоских солнц. Это было немыслимо красиво - и немыслимо чуждо.