Хрустальный грот. Полые холмы

– Диниас чувствует себя в долгу передо мной – не важно, за что именно. Вчера вечером мы нашли общий язык.

Я рассказал ей о том, что поручил ему. Мать кивнула.

– Ему, – я сразу понял, что она имеет в виду не Диниаса, – понадобится каждый человек, способный носить оружие. – Она нахмурилась. – Говорят, у Хенгиста триста тысяч воинов! Удастся ли ему, – речь шла опять же не о Хенгисте, – выстоять перед Вортигерном, а потом перед Хенгистом с его саксами?

Наверно, из моей головы не вышло еще недавнее бдение, и я брякнул, не задумываясь, как это прозвучит:

– Я так сказал, значит это правда.

Мать шевельнулась. Я взглянул на нее. Она крестилась. Глаза у нее были встревоженные и суровые и одновременно испуганные.

– Мерлин… – Но тут ее согнул приступ кашля, так что говорить она могла только хриплым шепотом. – Мерлин, бойся гордыни! Даже если Господь даровал тебе силу…

Я остановил ее, коснувшись руки.

– Ты неправильно поняла меня, госпожа. Я неточно выразился. Я лишь хотел сказать, что, если Бог сказал это моими устами, это должно быть правдой, потому что Он так сказал. Амброзий должен победить, это записано на звездах.

Она кивнула. Я увидел, как волна облегчения накатила на нее, как она обмякла и расслабилась душой и телом, словно обессилевшее дитя.

– Не бойся за меня, мама, – мягко сказал я. – Какой бы бог ни вещал моими устами, я всего лишь его голос и орудие, и я доволен этим. Я иду туда, куда он посылает меня. А когда я больше не буду ему нужен, он возьмет меня обратно.

– Бог – один, – прошептала она.

Я улыбнулся ей:

– Я и сам начинаю так думать. А теперь спи. Я приду утром.

* * *

На следующее утро я снова пришел к матери. На этот раз один. Кадаля я послал на рынок за провизией, Диниасова девка исчезла, как только он уехал, предоставив нас самим себе в заброшенном дворце. Я был вознагражден: у ворот снова дежурила та девушка, и она проводила меня к матери. Но когда я что-то сказал ей, она лишь надвинула поглубже свой капюшон и ничего не ответила, так что я опять видел лишь изящные ножки и ручки. Сегодня двор был сухим, лужи исчезли. Она отмыла ноги, и в этих грубых сандалиях они казались хрупкими, как полевые цветы с голубыми прожилками в крестьянской корзине. По крайней мере, я так подумал. Мой разум работал, как разум певца, хотя ему вовсе не следовало вмешиваться. Стрела все еще звенела в том месте, куда она вонзилась вчера, и все мое тело затрепетало и напряглось при виде ее.

Она снова указала мне дверь, словно со вчерашнего дня я мог ее забыть, и ушла ждать.

Матери вроде бы стало получше. Она сказала, что хорошо отдохнула. Мы поговорили; она хотела подробнее узнать какие-то детали моей истории, и я отвечал на ее вопросы. Когда я встал, собравшись уходить, то спросил как бы между прочим:

– Та девушка, что открыла мне ворота, – не слишком ли она молода, чтобы быть монахиней? Кто она?

– Керидвен. Ее мать была служанкой во дворце. Ты ее помнишь?

Я покачал головой:

– А что, должен помнить?

– Да нет.

Но когда я спросил, чему она улыбается, мать ничего не ответила, и я не решился расспрашивать дальше.

На третий день у ворот сидела старая глухая привратница; и все время, пока разговаривал с матерью, я соображал, неужели она (как часто бывает с женщинами) увидела, что я скрываю под внешним небрежным видом, и распорядилась, чтобы девушку убрали? Но на четвертый день девушка была на месте, и на этот раз я, едва успев войти в ворота, понял, что она слышала о Динас-Бренине. Ей так хотелось разглядеть настоящего мага, что она чуть сдвинула свой капюшон, и я, в свою очередь, разглядел большие серо-голубые глаза, наполненные почтительным страхом и любопытством. Когда я улыбнулся ей и приветствовал ее, она снова надвинула капюшон, но на этот раз ответила. Голос у нее был тихий и тонкий, совсем детский, и она назвала меня «господин мой» так, словно это было нечто большее, чем простая вежливость.

– Как тебя зовут? – спросил я.

– Кери, господин мой.

Я приостановился, чтобы подольше удержать ее.

– Кери, как там моя матушка?

Но она не ответила. Она поспешно провела меня во внутренний двор и оставила там.

В ту ночь я снова лежал без сна, но Бог не заговорил со мной, даже затем, чтобы сказать мне, что она не для меня. Боги не станут напоминать тебе о том, что ты и так знаешь.

К последнему дню апреля матери настолько полегчало, что, когда я пришел к ней, она сидела в кресле у окна, в шерстяном платье поверх сорочки, и грелась на солнце. Айва, росшая у самой стены, была покрыта чашечками розовых цветов, над которыми гудели пчелы, а на подоконнике, рукой подать, пыжилась и ворковала пара белых голубей.

– Что, есть новости? – спросила мать, едва взглянув на меня.

– Сегодня приехал гонец. Вортигерн мертв, и его королева тоже. Говорят, Хенгист идет на юг с большими силами. С ним брат Вортимера, Пасценций, и остатки его армии. Амброзий уже отправился им навстречу.