Хрустальный поцелуй (СИ)

Но Ханс молчал, молчала и я, все еще не находя в себе смелости начать разговор первой.

========== 17. ==========

Моими самыми нелюбимыми тренировками были занятия по стрельбе. Я ненавидела их сильнее, чем рукопашный бой, потому что приходилось постоянно оттачивать правильный упор лежа и постановку руки, рассчитывать силу отдачи и стараться ее минимизировать. Мне это откровенно не нравилась. Я не хотела даже брать оружие в руки, не то что стрелять из него. Но вместе с тем — хотела быть лучшей, а потому успокаивалась и шла стрелять.

В этом, в общем-то, не было ничего страшного. Казалось бы, принять верное положение, прицелиться и выстрелить — совсем не сложно. Но в глубине души я, наверное, догадывалась, что из нас делают далеко не охотников, понимала, для чего нужны такие навыки. И не хотела, чтобы это происходило со мной. Я не хотела войны. Не хотела крови. Даже при том, что я находилась в почти боевом лагере, я не была готова после выпуска взять винтовку в руки и отправиться на военный фронт, потому что от одной только мысли о том, что я могу кого-то убить, могу кому-то причинить боль, мне становилось дурно, а в голове набатом стучала кровь.

Но не сдавать выпускные экзамены было нельзя. Пришлось собраться с силами и сесть в машину, которая повезла нас в знакомое поле.

Конец марта в городе — даже в лагере — ощущался совсем иначе, нежели за его пределами. В полях еще кое-где лежал снег, земля была влажной и холодной, хотя на солнце было даже жарко. На деревьях, посаженных вокруг поля, уже пробивались листья и щебетали птицы. В воздухе пахло весной, все вокруг было таким спокойным — только установленные на небольшом расстоянии друг от друга мишени портили всю картину.

Нам выдали дощечки, на которые можно было лечь, чтобы не запачкаться в земле. Всучили винтовки. В начале ряда, около меня, встал незнакомый мне человек, держащий в руках блокнот и ручку. Наверное, он будет фиксировать наши результаты. Я оглянулась и увидела, что возле каждого из нас стояло по человеку с блокнотом. Это не показалось необычным — все-таки экзамен, а не простая тренировка.

Команда «Стрелять!» прозвучала резко. Я удобнее оперлась на локоть, пригляделась, всмотревшись в прицел, и выстрелила. Вокруг раздавались выстрелы и испуганно галдели птицы. Мне было их жаль, потому что им пришлось вынужденно срываться с насиженных мест и покидать свои гнезда.

Выстрелы стихли. Люди с блокнотами сказали нам наши результаты; я выбила девятку и, едва узнав цифру, почувствовала волну гордости внутри. Не зря я старалась все время обучения.

Потом нас заставили встать и стрелять стоя. Это тоже не было для нас новым — стойку мы отрабатывали так же часто, как и упор, хотя это и было тяжелее и труднее.

Снова раздались выстрелы, но на этот раз птицы не кричали. Улетели, с грустью подумала я.

Теперь я выбила девятку, и незнакомец с блокнотом улыбнулся мне как-то хитро. Хитро и неприятно. Я почувствовала бегущий по спине холодок и приготовилась к чему-то плохому, потому что вокруг все отчего-то зашевелились, начали убирать мишени. Но нас не отпускали. Мы так же продолжали стоять, держа в руках винтовки. Ребята — я видела — смотрели недоуменно, перешептывались, пытаясь понять, что же происходит. Но никто ничего не объяснял.

А потом нас попросили отвернуться.

Я внутренне напряглась. Предчувствие чего-то ужасного становилось все сильнее, сердце гулко стучало в груди, больно ударяясь о ребра. Я поморщилась и постаралась отвлечься. Рассматривала голубое, светлое небо и глядела на деревья. Казалось, что время застыло — так долго длилось что-то за нашими спинами.

Оборачиваться я боялась.

И, когда нам разрешили развернуться, поняла, что не зря.

Вместо мишеней теперь там стояли люди в грязной, местами порванной серой форме с желтыми нашивками на груди. Люди выглядели усталыми и истощенными: под глазами залегли темные круги, кожа казалась серой, будто папиросная бумага, и тонкой, губы были бледными и сухими. Но самым страшным было не это. Самое страшное — взгляд этих людей. В их глазах я видела такое отчаяние, такой страх, что винтовку я не бросила только потому, что вцепилась в нее мертвой хваткой — от осознания и от ужаса.

В подтверждение моих догадок прозвучала команда стрелять. Но никто из нас не спешил поднимать винтовку, потому что это были люди — живые, дышащие, пусть и безмерно уставшие и выглядящие совершенно непритязательно. Это были люди.

Мы медлили и испуганно переглядывались. Команда прозвучала снова, на этот раз тверже и громче, и я услышала, как кто-то из ребят начал поднимать винтовки. И медленно, почти дрожа от страха, я тоже уперла приклад в плечо и коснулась пальцем курка.

— Чего вы ждете? — прокричали нам. Казалось, мы вздрогнули одновременно. — Неужели вас не научили тому, что беспокоиться о судьбе это недолюдей не стоит?

От злости винтовка дрогнула в моих руках. Выстрел я услышала будто издалека.

И только через пару мгновений поняла, что это выстрелила я. Я. В человека.

Насмерть.