Хуан Дьявол (ЛП)

Они прошли по труднопроходимому краю. Обеспокоенная Моника наклонилась, а единственная рука Хуана схватила ее с тревогой:

– Осторожнее! Ты можешь поскользнуться.

– Но пляж полон рыбы. Некоторые еще прыгают. Другие…

– Кто-то умирает, остальные уже погибли. Понимаешь? Они отравлены. Эта грязь из ручья, уверен, течет и в других ручьях.

– Отравлены? Отравили ручьи? Но кто? Кто это был?

– Вот это, Моника. Вулкан. Старый вулкан, который пробудился, чтобы выплюнуть свое проклятие над Мысом Дьявола!

С беспокойным любопытством Моника вновь взглянула на высокий конус вулкана. Отсюда было даже лучше видно, чем из Сен-Пьера. Голые крутые склоны казались зловещими. Из странного кратера сбегали маленькие клубы черного-пречерного дыма и виднелась тонкая раскаленная линия, переполнявшая через край одну за другой стороны вулкана, пока она не погасла. Моника повернулась с испуганным вопросом, глядя на спокойное и серьезное лицо Хуана.

– Что происходит, Хуан?

– Ладно. Происходит… происходит то, что видишь, Мон Пеле переполняет лавой ручьи, реки, и мы останемся без рыбы и питьевой воды.

– И может наступить землетрясение, да?

– Конечно, может случится. Это не в первый и не в последний раз.

– Я слышала ужасные истории о том, что может сделать вулкан.

– Уверен, извержение вулкана вытащило Мартинику из глубин морей, а другое извержение может снова похоронить.

– Почему ты так говоришь, Хуан? Словно тебя радует эта ужасная мысль.

– Нет, Моника, не радует. Хотя иногда, перед несправедливостью власть имущих, перед болью и страданиями вечных жертв, я начал думать, что у природы есть причина, чтобы смыть человека с поверхности земли. Посмотри на них, Моника.

Оба опустили головы и посмотрели на скорбный спектакль голой и жалкой группы. Мрачные мужчины сжимали кулаки, а напуганные женщины плакали или обнимали детей. Наивные и отважные, которые постарше, трогали маленькими темными ручками мертвую рыбу, вздувшуюся от грязи.

– Мы в двадцатом веке, в мире, который называют цивилизованным, а эти несчастные могут погибнуть от голода и жажды в портах города, потому что жадность ростовщика так приказывает.

– Умереть от голода и жажды? – поразилась Моника. – Но ты не можешь позволить этого!

– Скажи лучше, не могу предотвратить.

– Нет, Хуан, нет! Ты ослеплен. Власти не могут быть таким бесчеловечными. Если мы признаем себя побежденными, поднимем белый флаг…

– Губернатор не захотел слушать. Он хочет сказать, что не признает почетную сдачу. Мы лишь сдаем оружия без условий. Знаешь, что это значит? Ты приближалась когда-нибудь к подземельям тюрьмы Крепости Сан-Педро?

– Да. Однажды…

Колющее воспоминание вернулось. Вернулось видение: подземная пещера, сквозь мощные перекладины, перекрывавшие единственную отдушину, другая женщина в руках Хуана, Айме, ее родная сестра. Моника побледнела так сильно, что Хуан улыбнулся, заставляя себя шутить:

– Не беспокойся так. Тебя не запрут.

– Думаешь, что из-за этого? Как же ты далеко от моего сердца и мыслей, Хуан!

– Действительно. Думаю, очень далеко, хотя мы и сжимаем друг другу руки.

Хуан сдавил рукой ладонь Моники, заставляя ее приблизиться. Он понимал, что ранит ее словами, но решил держать стену, возведенную между ними, считая это необходимостью в этот суровый и горький час:

– Лучше будет оставить все так, как есть, Моника.

– Могу я узнать почему, Хуан?

– Потому что начинаю узнавать тебя. Ты ищешь жертвы, отдаешь все силы с той же настойчивостью, жаждой, с какой другие покупают удобства, уважение или богатство. Нет, Моника. Ты должна спастись, должна. Нет ничего общего между тобой и…

– Что ты хочешь сказать? Договаривай! Рань снова своей неблагодарностью, жестокими словами. Оттолкни своей холодностью, жесткостью.

– Нет, Моника, не говори так. Не заставляй меня падать духом! Это не твоя битва. Ты не должна страдать из-за нас. Твое звание, имя, общественное положение поставили тебя по ту сторону баррикады. По какой безумной случайности ты здесь?

– Нужно сказать тебе это словами, Хуан?

Хуан понял, сжал ее в объятиях, но огромным усилием сдержался, яростно кусая губы, разжигаемые жаждой поцелуя, который так и не дал ей, а напряженная от волнения Моника ждала слов, которые не последовали. Словно читая молитву, Хуан ответил:

– Сейчас не время говорить о нас, Моника. Я не вправе, потому что не принадлежу себе. У меня долг перед этими людьми, перед теми, кто поднял восстание, что само по себе никогда бы не случилось. Если этот человек, который нами управляет, выслушает нас, если ты поймешь, что я принимаю ответственность за всю вину, ошибки, и предложу себя в качестве единственного и настоящего виновника…

– Хуан, Хуан… Дай мне минуту своей жизни, – просила Моника взволнованно. – Поговорим о нас на минуту, только на минуту.

– Ну хорошо. Я…

Его прервал звук трех или четырех взрывов на горизонте, затем гул голосов и криков ужаса. Со всех ног бежал к ним задыхающийся Сегундо с новостью:

– Они это сделали, капитан, сделали!

– Бочку пороха? Ее взорвали? – спросила напуганная Моника.

– Нет, нет. Не это. Другие, негодяи… – поправил Сегундо.