Худяков

С Елисеевым, тоже сибиряком по рождению, Худякова познакомил Г. Н. Потанин. Это произошло в самом конце 1862 года или в начале 1863 года. Знакомство, несмотря на большую разницу в летах — Елисеев был годов на двадцать старше Худякова, — вскоре перешло в дружбу. В своих воспоминаниях Елисеев так писал о Худякове: «…Очень ко мне близкий молодой человек, хорошо меня знавший, к которому я был очень привязан, равно как и он ко мне»^{74}.

Ограничилось ли влияние Елисеева на Худякова чисто идейной стороной, пробудившей в нем интерес к социализму, или же с помощью Елисеева Худяков связался с революционным подпольем, — мы на этот вопрос не беремся ответить. Трудно сказать, в какой степени сам Елисеев принимал прямое и непосредственное участие в делах революционного подполья. В своих воспоминаниях он вообще отвергает свою причастность к революционным конспирациям, хотя отдельные факты такой причастности устанавливаются документально. Заметим также, что на квартире Елисеева одно время жил и сам Худяков, уже отдавшийся революционной борьбе, вместе с некоторыми своими друзьями.

В донесениях Трофимова есть два разноречивых свидетельства о Елисееве. В одной из ежедневных черновых записей, которые он вел непосредственно после бесед с Худяковым, говорится: «В большой дружбе с каким-то Елисеевым, из семинаристов, который принадлежал их заговору»^{75}. Однако в официальном донесении, обобщавшем ежедневные записи, сказано только, что «Худяков в Петербурге был в коротких отношениях с Елисеевым, бывшим учителем семинарии»^{76}. Возможно, что Трофимов потом уточнял вопрос о Елисееве и не получил подтверждения об его участии в заговоре.

Но так или иначе, а влияние Елисеева на Худякова было прежде всего идейным влиянием. В практическом осуществлении идей ученик пошел значительно дальше учителя: он целиком отдался революционной борьбе и пропаганде, с той же одержимостью, с какой недавно отдавался научным изысканиям. Теперь вся его литературная деятельность сосредоточилась на создании книг для народа. О них мы расскажем в особой главе. Если нам неизвестно, когда именно связи Худякова с революционным подпольем приобрели конспиративный характер, то факты его личного знакомства со многими землевольцами, относящиеся уже к зиме 1862/63 года, имеют документальное подтверждение.

Из воспоминаний Л. Ф. Пантелеева, одного из видных деятелей «Земли и воли», мы узнаем, что он, как и другой руководитель этого тайного общества, Н. И. Утин, уже в эту зиму знал Худякова. «Тогда трудно было сказать, — рассказывает Пантелеев, — что это за человек; с одной стороны, его симпатии были направлены к области народного эпоса, и, несомненно, из него мог выработаться незаурядный специалист; он даже пытался издавать журнал, специально посвященный народной поэзии, но не получил разрешения. А с другой стороны, его начинали интересовать текущие общественные деда и как будто сказывалось желание занять несколько активное положение. Несмотря на это, я не решился завести с ним прямой разговор; также и Утин, к которому он захаживал, удержался от искушения привлечь его к «Земле и воле». И вдруг, к моему великому удивлению (я тогда был уже в Сибири), всплыл в каракозовском деле»^{77}. С Худяковым познакомил Пантелеева землеволец П. П. Княгининский.

«В опыте автобиографии» есть в скобках (то есть в недописанных местах воспоминаний) такая фраза: «Рассказ Ут. о приезде К-ча»^{78}. «Ут.» — это Н. И. Утин, «К-ч» — И. Кеневич — представитель польского Центрального комитета, который вел переговоры с руководством «Земли и воли» относительно помощи польскому восстанию путем организации хотя бы местных восстаний в России. Рассказал ли Утин об этом Худякову в Петербурге, то есть в первой половине 1863 года, или же в Женеве осенью 1865 года, где они снова встретились, — это неизвестно.

Из следственного дела и некоторых других документов выясняются конспиративные связи Худякова и с некоторыми другими бывшими землевольцами или близкими к тайному обществу людьми, — Е. П. Печатанным, О. И. Бакстом, И. А. Рождественским, В. С. и Н. С. Курочкиными, А. Д. Путятой, М. Я. Свириденко, Н. Д. Ножиным и др. Но опять же остается неизвестным, в какое время они установились и когда приобрели конспиративный характер.

По воспоминаниям Худякова можно судить, что во время польского восстания он уже целиком был на стороне революции. Но, может быть, тогда только еще определялось его желание «занять несколько активное положение», говоря словами Пантелеева. Худяков открыто выражал свою горячую симпатию и глубочайшее сочувствие к восстанию 1863 года. Он отстаивал право Польши на ее независимость везде, где только случалось завести разговор — среди крестьян и «простонародья», на профессорских раутах и в помещичьих кругах, вступал в споры с военными и с реакционными журналистами.