Худяков

С именем Михайлова связано одно петербургское предприятие, которое выглядит как легальное прикрытие подпольной организации, — «Издательская артель», основанная осенью 1865 года. Большинство вошедших в нее лиц — бывшие землевольцы или люди, причастные к различным тайным замыслам революционного подполья, — И. А. Рождественский, А. Д. Путята, Г. З. Елисеев, А. А. Штукенберг и др. Доступ в «Издательскую артель» был затруднен высокими взносами: 30 рублей вступительного и 1000 рублей паевого. Однако фактические взносы были мелкими. Собрания артели происходили в читальном зале при книжном магазине В. В. Яковлева, пользовавшемся, и не без основания, славой «нигилистического». Они устраивались в ночное время, продолжаясь до трех-четырех часов утра. Состав членов артели привлекал к себе внимание не только своей «неблагонадежностью», но и тем, что здесь были лица, никакого отношения к литературе и публицистике не имевшие: тот же П. В. Михайлов, врач второго сухопутного госпиталя А. А. Кобылин, с которым мы еще встретимся, и некоторые другие. Худяков в ней не значился. Но он в это время находился уже в Швейцарии.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ В КРАЯХ ЭМИГРАНТСКИХ

В воспоминаниях Худякова есть такая глава — «За границей». Но пусть не пытается читатель найти в ней рассказ о тех трех с половиной месяцах, которые пробыл автор за рубежом. В этой главе сообщается, каким преследованиям подверглась книга Худякова «Самоучитель» со стороны петербургской цензуры во время отсутствия автора, как тяготила его жена своими капризами и ссорами с друзьями и знакомыми, как уговаривали его не возвращаться в Россию из-за угрозы ареста. О главном же — зачем он поехал, с кем встречался и что делал в Женеве (и только ли в Женеве?) — Худяков умолчал. Единственная фраза о зарубежных впечатлениях, прорвавшаяся в воспоминаниях, была такой: «Между тем апатичная бездеятельность заднего двора сердила меня»^{151}. Под «задним двором» подразумевалась русская политическая эмиграция.

О том, с кем встречался в Женеве Худяков, мы узнаем из других источников — из переписки Герцена, некоторых показаний на следствии, разговоров с Трофимовым и из бессвязных записей Худякова, когда он уже страдал тяжелым психическим недугом.

Главной фигурой в эмигрантской Женеве был, разумеется, Герцен. Однако русская политическая эмиграция не была чем-то единым, напротив того, все больше углублялись разногласия и личная неприязнь между Герценом и «молодой эмиграцией». Худяков посещал Герцена, подарил ему свой «Самоучитель». Из письма Герцена мы узнаем дату выезда Худякова из Женевы. Частым гостем в доме Герцена была Леонилла, остававшаяся в Женеве еще месяца два после отъезда Худякова.

Однако у Герцена Худяков не нашел ответа на волновавшие его вопросы. Трофимов в своем донесении писал: «…Герцена Худяков считает либералом сороковых годов»^{152}. Относительно более чем сдержанных отзывов Худякова о Герцене говорили на следствии и некоторые его товарищи. Мы не знаем, насколько откровенен был Худяков с Герценом и признавался ли он ему в своих замыслах, но догадываемся, что идее заговора Герцен не мог сочувствовать.

Иначе обстояло дело с Огаревым. Тот же Трофимов сообщал со слов Худякова, что эмигранты «принимали деятельное участие в событиях, бывших в Петербурге» и будто Худяков называл при этом Огарева «главным деятелем»^{153}. В таком толковании слов Худякова есть несомненное преувеличение. Но самая склонность Огарева к заговорам, к конспирации могла служить почвой для более близких отношений его с Худяковым, В записях Худякова, в которых бред душевнобольного перемешан с какими-то действительными воспоминаниями, говорится: «Дворянин Н. Огарев, автор многих стихотворений, сотрудник «Колокола», живший в одной квартире с Александром Ивановичем Герценом много раз в России, Англии и Швейцарии, был родственник и друг последнего; с ним я видался по крайней мере раз пятнадцать…»^{154}

Встречался Худяков в Женеве и с Н. И. Утиным, которого знал по Петербургу, и с М. К. Элпидиным, о чем есть несколько свидетельств. В упоминавшихся полубредовых записях Худякова вместе с этими попадались и некоторые другие имена политических эмигрантов — Л. И. Мечникова, В. И. Касаткина, Н. Я. Николадзе. По предположению М. М. Клевенского, это застрявшие в мозгу больного человека воспоминания о личных встречах. Среди этих имен нет имени А. А. Серно-Соловьевича, и это подкрепляет догадку Клевенского. Дело в том, что в те месяцы, когда Худяков был в Женеве, А. А. Серно-Соловьевич лечился в психиатрической больнице и Худяков видеться с ним не мог.