Худородные

— Ну, куда вы желаете, в гимназию или в духовное училище?—обратился он к нам.

Мы переглянулись и ничего не отвечали.

— Дело в том,— заговорил отец,— что наш дедушка не соглашается с нами и не советует отдавать вас в гимназию. Значит, если я отдам вас туда, он не будет нам помогать, и мне будет нечем содержать вас двоих. Кроме этого, если я умру, то в гимназии вам не дадут готового содержания, и вы будете должны идти куда угодно, на все четыре стороны; в духовном училище в этом случае вас примут на бурсу и будут учить на казенный счет до окончания курса. Затем, содержание в гимназии гораздо дороже, чем в училище, и притом нужно платить за право учения. На все это нужно много денег, которых мне взять негде.

Мы слушали, плохо понимая суть дела, потому что не знали пока разницы между училищем и гимназией. Мать смотрела на нас, и слезы катились по ее щекам, она понимала эту разницу...

Совещание, происходившее в угловой комнате нашего дома, кончилось, и наша участь была решена окончательно, то есть вместо гимназии мы должны были поступить этой осенью в духовное училище. Я думал про себя, что везде люди учатся, значит, особенно беспокоиться не о чем...

Три летних месяца мы готовились вместе с Тимофеичем в пустой школе, наконец, подошли последние числа июля месяца.

В одно прекрасное утро на нашем дворе стояли два экипажа, совсем готовые в путь. В нашем доме была большая суматоха по случаю нашего отъезда. Лошади были запряжены, пожитки наши сложены. Мы отправились все в церковь служить напутственный молебен. О. дьякон, родитель Тимофеича, воссылал к небесам прошения о сохранении рабов божиих в путь шествующих. Рабы божии стояли на клиросе и пели. Тимофеич и брат смеялись и подталкивали друг друга во время службы. На меня молебен произвел сильное впечатление, и я молился от всего сердца, испрашивая себе всяких благ. Молебен кончился, дома уже все было готово к отъезду. Тимофеич ехал вместе с нами, его пришли провожать родные. Мы еще раз помолились вместе все. по русскому обычаю посидев несколько минут перед молитвой. Отец, брат и Тимофеич ехали на переднем экипаже, а я с мамой и братишком маленьким — на заднем. Посыпались прощания и всевозможные пожелания благ на Тимофеича и на нас. Мать Тимофеича стояла и тихо плакала, смотря на отъезжающее детище. О. дьякон тоже прослезился и утирался бумажным клетчатым платком, но с его лица все-таки не сходила улыбка.

— Учись, братец, человеком будешь,— говорил он, улыбаясь сквозь слезы, на прощанье своему сыну.

Под градом сыпавшихся на нас благословений мы, наконец, тронулись в путь. Тимофеич всем махал рукой и горел от нетерпения, как бы скорее ехать. Через полчаса родное гнездо скрылось за горой, и мы тихим шагом потянулись по пыльной летней дороге.

Дорога шла между гор, то спускаясь, то поднимаясь. День вышел жаркий, лошади скоро устали. В гору мы все, кроме мамы, выходили из экипажей и шли пешком. Такое путешествие всем нам нравилось, и никому в голову не приходило печалиться. До города было верст полтораста с лишком, и нам нужно было ехать по крайней мере дня три. Дорогой отец много рассказывал нам.

— Вы счастливы,— говорил он нам,— вам не придется испытать того, что мы переносили. У вас будут книги, у нас их не было; у вас будут хорошие учителя, у нас только зубрили. Вы уже в годах и можете жить своим умом, а нас отдавали учиться восьмилетними ребятишками. Нас плохо одевали, плохо кормили, жили мы в сырых и темных комнатах; вам этого не придется испытать и потому вам легко будет учиться.

Мы слушали, навострив уши. Отец дополнял наши сведения, говорил, что не нужно трусить на приемных экзаменах, а то все наши знания пойдут прахом. Он нам говорил, что если мы будем хорошо учиться и перейдем в семинарию, то из философского класса можно будет выйти и поступить в университет и что в университете можно выучиться на казенный счет. Мы слушали и думали о приемных экзаменах.

На четвертый день нашего путешествия из-за соснового бора показался город. Мы с братом в этом городе уже бывали, так как наш дед с материной стороны жил от этого города всего в шестнадцати верстах. Красиво раскинулся город перед нашими глазами. День был солнечный, все кругом ликовало. Ярко белели на солнце городские дома, церкви и общественные здания. Тимофеич долго смотрел на город, он, видимо, был поражен представившимся зрелищем. В нашем заводе не было ни одного каменного дома, и наша небольшая деревянная церковь, вся потонувшая в зелени черемух и лип, выглядывала оттуда только одной верхушкой колокольни с высоким шпилем, покрытым белой жестью.

Мы заехали в город, нас сразу охватило городским шумом. Мы невольно притихли, нам всем троим сделалось как-то не по себе от обступивших нас зданий, от едущих и идущих мимо нас людей. Мы глазели по сторонам, как настоящие провинциалы, пальцами указывали на предметы, особенно нас заинтересовавшие. Нам говорили, что пальцами указывать нехорошо, и мы ограничивались только растворением ртов и невольными восклицаниями, вырывавшимися порой из нашей груди.