Худородные

— Так я, по-твоему, ябедник?! — хрипел Патрон, вооружаясь табу¬реткой.— Ябедник?!

Епископ струсил и только для виду пробовал защищаться деревянной  скамьей. По всей вероятности, ему пришлось бы очень плохо, но на этот раз его спасла счастливая неожиданность, именно: вся занятная вздрог¬нула от неистового крика От-лукавого.

— Дышло... ты... ты что это делаешь? — вопил От-лукавого, вскаки¬вая с своего места в страшном волнении.

— Я?.. Ничего,— спокойно ответил Дышло,  прикрывая рукой свой халатик, к которому пришивал медную солдатскую пуговицу.

—Как ничего? А пуговица?

— Пуговица моя... Возьми глаза-то в зубы, да и смотри!

— Вре-ошь!.. Ты ее сейчас отрезал от моего халата... Ведь я все видел.

— Ну, отрезал, а все-таки моя,— с прежним спокойствием ответил Дышло,— калю. Калю.

Тратить слова дальше было уже совершенно напрасно, и От-лукавого как-то всем своим длинным телом бросился на Дышло. Как все очень добрые и бесхарактерные люди, От-лукавого мог приходить в бешенство от самой ничтожной причины и теперь с слепой яростью вступил в не¬равный бой. Эта несправедливость со стороны Дышла так поразила От-лукавого, что он испытывал что-то вроде столбняка, все время, пока Дышло отрезывал и пришивал его пуговицу. Обработать От-лукавого на все корки, по всем правилам бурсацкой тактики, для Дышло было делом нескольких секунд, и От-лукавого растянулся на полу занятной во весь рост.

— Полевай его...  дуй! — орал  Шлифеичка,   соскакивая  со своего шкафа.

Дышло сунул несколько раз своим могучим кулаком в брюхо От-лу¬кавого и оставил его. Таким образом, драгоценная пуговица навеки была утрачена. Дышло «закалил» ее, как выражалась бурса. От-лукавого медленно поднялся с полу и с удивлением посмотрел кругом, все еще не понимая хорошенько, как все это быстро случилось: и пуговицы не стало» и в боку точно камень лежал.

— Чистенько сделано,— определил Патрон ход битвы тоном сведу¬щего человека.— Ловко, Дышло...

— Сажени две дров, пожалуй, выйдет...— не без  ехидства заметил Атрахман, подходя к От-лукавого.

— Жди!!! — взревел От-лукавого, начиная махать длинными руками, как ветряная мельница.

— Да ты что, взбеленился?— удивлялся Атрахман.— Видно, на один бок наелся?

Маленькие бурсаки смотрели на происходившее единоборство с за¬миравшим сердцем, не смея дохнуть от страху. Дышло пользовался гро¬мадной популярностью в бурсе и теперь прибавилось одним именем больше в число его побед. Такое близкое присутствие героя заставляло маленьких людей особенно сильно чувствовать собственное ничтожество, и они испытывали некоторый священный ужас за неизвестное будущее. В занятной водворилось тяжелое молчание, как перед бурей, но эта надвигавшаяся гроза разрешилась одной ничтожной фразой, брошенной Шлкфеичкой:

— А что, господа, разве покурим?

У всех отлегло от сердца. Дышло уже набивал злейшей солдатской махоркой свернутый из бумаги крючок; Атрахман и Патрон последовали его примеру. Шлифеичка достал из кармана маленькую деревянную трубочку, сделанную им своими руками, набил ее махоркой и подал От-лукавого.

— Ну, воскурим трубку мира,— проговорил он вычитанную из рома¬на Майн Рида фразу.— И Дышло тоже покурит... Ведь покуришь, Дыш¬ло? Ну вас к черту совсем... Хоть и пал, да не под бабой лежал,— прибавил он в утешение От-лукавого.

— Эй, марш! — скомандовал Епископ двум маленьким бурсакам.

Те не заставили повторять приказания, потому что научились, как собаки, понимать Епископа по одному движению. Один сейчас же занял наблюдательный пост у окна, а другой отправился в коридор. Это устраивалось каждый раз из предосторожности от нечаянного нападения Сорочьей Похлебки. Курение табаку и водка были в числе семи смерт¬ных грехов для бурсы, и она жестоко платилась за них своими боками и другими частями тела. Поэтому, вероятно, табак и водка, как всякий запретный плод, пользовались особенной популярностью в бурсе. Курили все без исключения, начиная с двенадцати лет.

— Прицеливайся! — скомандовал Епископ.

Курить открыто в занятной было нельзя, потому что дым мог обли¬чить совершенное преступление, поэтому курили у душника, что на образном бурсацком языке называлось «прицелиться». Первым прице¬лился, конечно, Патрон, который как-то везде попадал в первую голову. Он с наслаждением затягивался вонючим табаком, поднимаясь на цы¬почки к душнику. Накурившись до слез, так что голова пошла кругом, Патрон уступил место От-лукавого. Епископ терпеливо дожидался своей очереди, но только что успел подставить свою толстую рожу с зажжен¬ным крючком к душнику, как в занятную вбежал стремглав поставлен¬ный на караул бурсак.

— Идет... идет... Сорочья Похлебка...— побелевшими губами шептал сторожевой пост.

Курильщики попались врасплох, несмотря на принятые предосторож¬ности. Когда в дверях занятной показалась высокая фигура инспектора, бурса со страхом притаила дыхание.

— Занимаетесь...— медленно протянул Сорочья Похлебка, опытным взглядом меряя бурсу.