Горожане увидели в Ван Гоге чудака, который после работы в книжной лавке занимался исключительно изучением Библии и усердно посещал церковь. Единственным человеком, который его хорошо здесь понимал, был молодой внештатный учитель по имени П. К. Горлиц, который делил с ним одну комнату, снимаемую у купца в Дордрехте. Сосед по комнате так описывал Винсента: «Он был человек, который отличался от обычного типа людей тем, что был совершенным ребенком. Его лицо было безобразным, рот выглядел еще более или менее, а цвет волос был близок к рыжему. Как уже было сказано, это лицо выглядело безобразно, но если он говорил о религии и искусстве, то при очень беглом взгляде можно было заметить огонек, его глаза просветлялись, а черты лица по меньшей мере оставляли глубокое впечатление, но все равно это было не то лицо, о котором можно было бы сказать, что оно прекрасно. Так как мы жили в одной комнате, то от меня не ускользнула его манера поведения, когда он в 9 часов приходил из магазина, то брал в руки большую Библию и, покуривая маленькую трубку, прилежно ее читал… Я никогда не был набожным человеком, но его набожность выглядела для меня слишком волнительной. В воскресенье Ван Гог три раза ходил в церковь: в католическую, протестантскую и старокатолическую. И когда я по этому поводу высказывал свое удивление и изумление, он с добродушной улыбкой мне отвечал: неужели ты думаешь, что в других церквах нет Бога? Никогда в его характере я не замечал ничтожного налета плохих странностей и склонностей к ним. Он жил как святой и был во всем отшельником. Он не ел мясо; четыре картофелины, немного овощей, несколько глотков ему хватало для еды. Если говорили о том, что он должен быть деятельным и есть мясо, он отвечал: для человека телесная жизнь не может быть главной; ему вполне достаточно растительной пищи… бедный мальчик не был пригоден к своему служебному положению. Он постоянно писал или читал молитвенник, псалмы или библейские сказания, он превозмогал себя и это было слишком сильно в нем. Совершенно очевидно, что в нем не было никакого дарования к книжной торговле».
Горлиц старался освободить его от этого. Когда он по случаю посетил дом пастора, он попытался объяснить родителям Винсента устремления их сына: «Винсент не пригоден к этой специальности; его призвание в другом — в служении Богу». Впервые родители Винсента узнали, что их сын хотел быть священником, и это для них было очень неожиданным.
Таким образом, лед тронулся. Винсент отправился в Амстердам, чтобы прозондировать почву у трех проживавших там дядюшек о возможности своего теологического обучения. И уже в середине мая 1877 года он прибыл в Амстердам, чтобы полностью посвятить себя занятиям теологией. Так как его образование в гимназии не было закончено, он был вынужден наверстывать упущенное и, прежде всего, изучать греческий и латинский, но вскоре выяснилось, что он в серьезных неладах с грамматикой греческого, и он засомневался, что «кому-то необходима такая мерзость, если ее кто-то желает, но что желаю я, так это примирить существование бедных человеческих существ на земле».
Во время обучения окостеневшие традиции показались ему слишком бессмысленными, потому что пастор должен заботиться о душе, и он по собственной инициативе с особым усердием стал изучать «в частном порядке теологию» для того, чтобы побыстрее разработать принципы необходимой активной помощи нуждающимся. Каждый раз после своих занятий теологией Винсент с трудом приходил в себя, потому что в это мгновение мечтательно сформулированные религиозные фразы и заметки, сделанные в его письмах, прекращали свое существование. Теперь, даже если он и говорил о религиозных вещах, то они приобретали оттенок страха: «Очень сильно удивляет то, что необходимо знать, и хотя я ищу успокоения, я не могу описать словами сильное чувство страха». После этих слов едва ли в нем можно было бы узнать человека, который с воодушевлением мечтал о великой духовной миссии сотворить благополучие человечества.