ХУШ. Роман одной недели

После меня в «Абрикосов» заходит Расим. Его, как и меня, в «розовой чайхане» встречают на ура. Вот он, новый поэт и художник террористической революции, тот, кто читает стихи, оттягивая расправу, и сам же их слушает больше других, отгоняя от себя подальше мысли о часе Х.

Расим сегодня в ударе. Он сыплет шутками и остротами, произносит зажигательные тосты, наполненные тайным, зашифрованным, понятным только нам смыслом. А я смотрю на этих молодых людей, таких жизнерадостных и веселых, но уже завтра готовых пожертвовать собой, и думаю, почему жизнь так обесценилась и ничего не стоит. Почему масса молодежи готова пожертвовать собой не задумываясь? И главное – во имя чего? – во имя идеологии, которую всегда можно найти, подвести и подложить под живые бомбы. «Что это? – думаю я, глядя на китайский интерьер. – Где-то на юге и востоке перевес сил, а у нас ее недостает, и сюда прет эта энергия солнца с юга и востока, обретая форму саранчи, и бабочек, и солнечных абрикосов, и кровавых гранатов».

Мы общаемся не спеша, смакуя нашу, возможно, последнюю встречу в очень теплой и приятной для всех компании. Может быть, кого-то завтра уже не будет. Я с любовью смотрю на своих сотоварищей, таких прекрасных в своем намерении, и думаю, что верхние миры стоят вот на таких чувственных порывах и жертвенных страданиях.

2

– Послушайте, – говорит Дженг после очередного тоста Расима, – джихад – производное от «делать усилие над собой»? Так сделаем же усилие над собой и выпьем еще по чашечке цветочного чая за нашу встречу, хотя во многих, я знаю, чай уже не лезет.

– Да, – выворачивает тост Дженга Азам, – Большой Джихад – это борьба со своим нафсом, со своим эгоцентризмом и низменными инстинктами. А малый джихад – это уже борьба против тех, кто запрещает исповедовать нашу веру, кто вторгается в нашу страну, убивает наших близких и разрушает наши дома.

– Значит, – говорит табиб, делая неспешную затяжку из раскуренного кальяна, что ходит по кругу, – я с полным правом могу взять оружие и выйти на тропу малого джихада!

– И не только ты, но и все мы. Потому что нам мешают исповедовать нашу веру, раздевают наших женщин, нападают на пророка. Стараются уменьшить наш иман, – подхватывает эстафету из дымчатых колец ароматизированного табака Баталь.

– Но никто же не врывался в твою страну с оружием! – возмущается табиб. – Разве можно сравнивать Ирак и Россию?

– Как никто не врывался? – взрывается Баталь. – А ты знаешь, что сейчас в Дагестане творится? Не дай Аллах, если молодой парень читает намаз и ходит в мечеть. Его тут же привлекут как ваххабита. Старикам можно, а молодые вызывают подозрение. А если он еще где-нибудь сказал хадис или его жена ходит в платке либо читает намаз, – пиши пропало. Завтра же заберут, а то и вовсе, не парясь, подъедут прямо к кафе и расстреляют из автоматов. Скольких парней так погибло ни за что!

– Они уже всюду пришли со своей маниакальной идей технического прогресса и теперь этот прогресс навязывают всему миру! – замечает Дженг. – Считая, что так будет лучше всем. А я не хочу всю жизнь проторчать у телевизора и холодильника. Я хочу сутками вырезать одну ложку из персикового дерева. А не штамповать на конвейерах флейты из кленов, которых насадили в парке вдоль арыков и стен театра оперы и балета, и теперь все парки умерли.

– Но ты забыл, брат, – поддерживая Дженга, смеется Леха, – клены – признак высокой парковой европейской культуры. А еще либеральные ценности и электростанции на Амударье и Сырдарье – тоже признак прогресса.

– Я хочу жить, как мои предки, в мире, тишине и согласии, – подхватывает тему Азам. – А для этих их холодильников нужно столько энергии, что из-за энергоресурсов разворачиваются все войны. А мне хочется, чтоб мои близкие жили хорошо, чтобы они жили долго и счастливо. Только и всего.

Так мы сидим и разговариваем, попивая молочные коктейли. После чая мы перешли на молочные коктейли. Чай с молоком, что может лучше усвоиться в бурдюке желудка?

3

Присосавшись к кальянной трубке, я наконец-то расслабился и поплыл по волнам неспешного разговора. Чай в чашке плескался все ближе и ближе к моему лицу. Странное дело, я ощущал себя разделенным на две части. Одна моя часть сидела отрешенно и смотрела на все происходящее со стороны, из-за пелены китайской миниатюры. А другая, что была мной не меньше, чем первая, чесалась, дымила, делала неспешные глотки. Но главное, было невозможно разобрать, какая из моих двух частей отвечала за мыслительный процесс. Как в тумане, я думал, что джихад – это, прежде всего, борьба с нафсом. Но если в каждом из нас есть две части – нафс и рух (дух), которые тесно переплетены и взаимосвязаны друг с другом, то значит, есть и абсолютная свобода выбора и полная зависимость одновременно. Вот точно так же, как мы, собравшиеся за этим столом, одновременно связаны и свободны. Ибо рух – это свобода, а нафс – зависимость.