«Хвала Богу и жертва живая…» Житие священномученика Фаддея, архиепископа Тверского

– Вы есть настоящий, уже готовый монах, – сказал Ивану отец Антоний. – Вам не принимать монашества – это прелесть дьявольская, дело гордости, не желающей принести себя в жертву Богу, потому что вы, хотя и хотите приносить добро, но по-своему. А перед принятием монашества может быть состояние такое. На многих перед принятием монашества находит страх и смятение, но потом всегда приходит радость и помощь от Бога – обет укрепляет решение. Пастырство вполне может быть соединено с монашеством, можно ходить по домам и стать странствующим миссионером… если вы пойдете в учителя, то не спасете свою душу – непринимающие священства или монашества из окончивших академию грешат против Церкви. Но, конечно, если у вас определенное убеждение не идти в монахи, то тогда, конечно, не нужно идти, – заключил архимандрит Антоний, как бы отступив от своей точки зрения.

– Я от пастырства не отказываюсь и не отрекаюсь, – сказал Иван, – но монашество – это особый образ жизни, а выбор образа жизни – это дело свободное, его человек должен избрать добровольно.

Иван принял твердое решение готовить себя к отрешению от всего земного и молить Господа, чтобы Он Сам показал путь, которым подобает ему идти уже не ослабевая.

Весной по сдаче экзаменов и окончании курса Иван перед тем, как ехать на каникулы домой в Нижний Новгород, зашел к отцу ректору. У того, по обыкновению, было много народа, разговоры велись разнообразные и было трудно сосредоточиться на своих вопросах. Прощаясь, отец Антоний, отметив про себя исключительную худобу пришедшего к нему попрощаться студента, шутливо заметил: «А вы поправляйтесь, будете архимандритом или епископом».

В Нижнем Новгороде многие из духовенства и знакомые Ивану студенты, глядя на его аскетическую внешность, спрашивали – не надел ли он клобук и кормят ли чем-нибудь у отца Антония или только духовной пищей?

Дома по обыкновению часто собирались гости, приходил дедушка-священник и братья отца, протоиерея Василия. Иван читал в это время только что опубликованную книгу отца Иоанна Кронштадтского «Моя жизнь во Христе». Однажды о кронштадтском пастыре возник разговор за столом. Протоиерей Василий считал, что почитание отца Иоанна зиждется почти исключительно на суеверии простого народа. Он рассказал, что отец Иоанн был вчера в Нижнем Новгороде проездом и он видел его; ему не понравилось, что отец Иоанн обставил себя внешним декорумом: демонстративно поставил аналой, положил крест, Евангелие, – разве нельзя было молиться не столь открыто?4 Сын Иван на это горячо ему возразил:

– Это никакой не декорум, а нельзя ему запираться.

Позже Иван стал вспоминать разговор. По существу он был прав, но только тон его голоса при возражениях был повышенный. Конечно, подумал он, можно и таким тоном говорить, но только нельзя при этом иметь и тени раздражения, хотя бы внутри нервы дрожали.

Обучение в академии подходило к концу, и Иван решил посоветоваться с отцом относительно выбора пути. Разговор перешел на обсуждение трудностей пастырского служения и его особенностей в зависимости от места служения – в селе или в городе. Пример протоиерея Иоанна Кронштадтского навел разговор на тему о ежедневном служении. Иван спросил отца, есть ли в Нижегородской епархии неженатые священники? Выяснилось, что нет ни одного. Тогда он сказал отцу, что все вокруг говорят ему о монашестве.

– Ну что ж, – ответил тот, – монашество дело хорошее, но его нужно принимать обдуманно, зная, что принимаешь его добровольно и навсегда.

– Но в монашестве человек отделяется от людей, так как монах закрыт в стенах монастыря.

– Нет, он не отделен от людей, только он служит людям особенным образом.

– Может быть, у меня нет склонности к монашеству, – сказал сын, заметив далее, что в нем нет таланта общественного служения, он ни в чем не участвует, даже в разговорах, даже находясь в семье, всё больше молчит.

– А надо бы входить даже в пустые разговоры, – заметил ему отец. – Со светской барышней, с институткой не будешь говорить о богословии, а надо найти общий предмет разговора.

Прощание с домашними перед отъездом всегда было связано с более или менее глубокими переживаниями. Иван заметил матери, что при каждом прощании он, кажется, оставляет дома больше, чем прежде. За обедом он стал беседовать с отцом, матерью и братом Александром и осторожно заговорил о значении внешних подвигов, особенно связанных с оставлением семьи, заметив, что для некоторых внешние подвиги неизбежны и есть единственный путь, посредством которого они могут настроиться на религиозные чувства. Спаситель иногда требовал от желающих следовать за Ним незамедлительного оставления дома.

В половине третьего дня Иван, выпив чай, помолился и стал прощаться. Всех поблагодарил. У отца с матерью попросил прощение за внешнее разъединение – что приходится разъезжаться в разные концы России, и за внутренние несогласия, которые для него, как человека в нравственном отношении чуткого и стремящегося к совершенству, были достаточно очевидны (он видел и судил в себе скрытое, чего не могли видеть другие).