Хвала и слава. Книга вторая

Ему, поглощенному политикой, любовью к Марии, озабоченному двусмысленным положением в обществе, редко приходила мысль об Оле и о том, как жестоко поступил он с нею. Он даже предполагал, что Оля счастлива со своим мужем и детьми. Иногда он видал ее в концертах, на улице — ведь как-никак они жили в одном городе. Как-то раз они даже поговорили, вернее обменялись несколькими ничего не значащими фразами на обеде в каком-то посольстве. Но он никогда не думал о ее сыновьях, не представлял себе, что они могли бы быть его сыновьями, вообще не представлял себе, что он мог бы иметь детей, да никогда и не желал этого.

И вот теперь, когда он увидел этого необычайно красивого юношу и услышал, как горько тот плачет из-за того, что немцы разбили польское войско, в сердце его внезапно возникла огромная, неожиданная жажда настоящего счастья. Ему вдруг так захотелось, чтобы Анджей был его сыном, чтобы он мог заговорить с ним не тоном пожилого дядюшки, какого-то постороннего мальчику высокого чиновника, а отцовским тоном.

«Ну да, выбрал подходящий момент, — подумал он тут же, — нашел время желать счастья, когда мир рушится. Не выспался ты, Казимеж, и в голове у тебя не все дома. Надо бы взять себя в руки и все обдумать — сегодня ночью сюда придут немцы. Значит, надо удирать дальше… А куда?»

Но тут служанка вызвала Ройскую. Парк был заполнен возами, лошадьми и беженцами, которые замучили всех своими просьбами.

Спыхала остался один на один с Анджеем.

«Интересно, знает он что-нибудь обо мне?» — подумал Казимеж, встал со своего стула и начал расхаживать по столовой. Через окно видны были въезжающие повозки. Прибывали раненые. Фронт — если это можно было назвать фронтом — быстро приближался.

— А ты хотел воевать? — спросил вдруг Спыхала, останавливаясь неподалеку от Анджея, чтобы видеть вблизи его густые, иссиня-черные всклокоченные волосы.

— А как же?! — откликнулся с набитым ртом юноша.

— И ничего из этого не вышло, — заключил Спыхала.

— Вот вы мне скажите… почему? Вы можете это понять?

— Пока что не понимаю. Но ясно одно — мы стояли на глиняных ногах.

— Мы? То есть кто мы?

— Польское государство, понимаешь? Мы не были подготовлены.

— Зачем же тогда лгали?

Спыхала не ответил. Тяжелым шагом он прошел через всю комнату и сел на тот же самый стул.

— Как же так? Зачем же тогда собирали на винтовки? Почему не сказали нам правды? Почему мы остались один на один с неприятелем… Почему… почему… почему?..

Спыхала уже не слушал вопросов и горестных недоумений Анджея. Ему было стыдно до слез, так что кулаки сами собой сжимались от злости. От злости на самого себя. Сердце так и колотилось. Наконец он уловил обрывок какой-то фразы Анджея, который что-то говорил быстро и истерично.

— … надо было жить иначе…

Жить-иначе? Как же он мог жить иначе? Все предопределяло его жизнь: и дом, и легионы, и министерство иностранных дел. И Мария… Он не мог жить иначе, он вынужден был жить только так, обстоятельства все решили за него. Он не мог бы быть отцом этого чудесного, пылкого мальчика, хотя теперь ужасно жалел об этом. А можно ли жить иначе? Можно ли начать жить заново вот сейчас, когда ему уже сорок пять лет? И когда все бросили его здесь — и министерство, и Мария… Догонять Марию? Да, он обязан это сделать. Это его долг. Казимеж передернулся.

Ройская вернулась в комнату.

— Ага, перекусил, — сказала она Анджею, мимоходом потрепав его по волосам. — А сейчас и обед будет.

Потом обратилась к Спыхале.

— Думаю, будет лучше, Казимеж, если вы выедете сегодня к ночи. Я дам вам автомобиль, вы отошлете мне его из Львова или с границы, как вам будет удобнее. Бензину у меня еще немного есть. Думаю, что мне машина больше не понадобится. А ты, Анджей, останешься у меня?

— Да, тетя. Родители, наверно, приедут сюда. Хотелось бы повидать отца… Он, верно, беспокоится обо мне. Антек в армии… но, может быть, и он найдется… Я останусь здесь, тетя.

— Как хочешь.

Спыхала подался к Анджею и внимательно вгляделся в него.

— Тебя ждет новая жизнь, — сказал он вдруг.

Анджей удивленно взглянул на него.

В этот момент Ройская выглянула в окно и воскликнула:

— Гляньте, Оля приехала…

Спыхала и Анджей вскочили. Действительно, к крыльцу подъехала простая телега, устланная соломой, и с нее слезала Оля. Геленка в белом платочке уже нетерпеливо подпрыгивала возле телеги.

Анджей воскликнул: «О боже!» — и выскочил на крыльцо.

— Где папа? — закричал он, не здороваясь.

Оля застыла, держась за край телеги.

— Как? Разве его нет здесь?

Тотчас же и Ройская появилась.

— Тетя! — закричала Оля, которую Анджей ссадил с телеги. — Разве Франека здесь нет?

— Нет.

— Ужас какой, — сказала Оля и повалилась в стоявшее на крыльце плетеное кресло. Анджей испуганно глядел на нее.

— Что вы сделали с папой? — закричал он вдруг. — Что вы сделали с папой?

Геленка стояла подле матери и молчала. Ройская высоко вскинула брови.

— Что это значит, Геленка?

— Мама, что вы сделали с папой?

— Ты лучше спроси, что он с нами сделал. Мы ехали в новом «бюике»…

— Ну и… и что? — Анджей, точно ребенок, дергал мать за рукав.