Хватайся! Рискуй. Играй. Умри (СИ)

Бабушка сама не готовила еду. Да и готовить она никогда не умела. По соседству — детский дом. Она каждый день ходила туда и брала остатки еды. Когда хочется есть, эта еда действительно кажется очень вкусной. Но я устраивал голодовку из принципа.

— И что, убила?

— Нет. Но есть так и не заставила.

— Я сегодня снова порезала руки. Ты попробуй. Тебе сразу станет легче! Душевные раны сносить легко, когда физическая боль заставляет тебя забыть обо всем. Ты словно очищаешься сквозь муки.

— Нет. Не могу. Я хочу умереть, а не мучить себя.

— Какой ты зануда! Тебе все равно придется мучиться, когда будешь вспарывать вены тупым ножом! Скажи еще, что боишься смерти, я засмею.

Она услышала мой вздох.

— Максим, в этом мире мы все — изгои. Нас пытаются переделать. А если переделать не получается — нас избегают. Нас не принимают такими, какие мы есть! Психи, больные, опасные для общества — вот кто мы для них! Разве Сережа заслуживает ненависти лишь потому, что он гей? Разве Виолетта заслуживает быть изгоем из-за того, что больна ВИЧ? А за что ненавидят меня? Знаешь? Знаешь?! За правду! Я всем говорю только правду и ничего больше. Все хотят жить во лжи. Пустоголовые!

Послышалось чирканье. Ира закурила.

— У нас, изгоев, есть два пути. Или бороться, или умереть. Но мы выбрали второе. А почему? Потому что мы знаем — чертов мир не переделать. Макс, тебя никогда не примет общество, потому что для них ты асоциален. Ты случайно при самозащите убил человека? Изгой. Ты вор? Изгой. Проститутка? Изгой. Эмо? Изгой. Инвалид? Изгой. Люди не смотрят на обстоятельства, им важен твой статус.

Она еще раз повторила слово «изгой», потягивая звук «о».

— Я сегодня ехала в автобусе и все опять отворачивались от меня. Нетрудно догадаться, что я — девочка-эмо. Их косые взгляды, их осуждения в глазах, мрачные лица — вот, что я заслужила. Ни одной улыбки или понимающего взгляда. Если Бог существует, то в игре на людской доске он проиграл. Пешки съедены Люцифером, а Богу поставлен мат.

Я сдался. И если не остановившие Ивана Влад и тот пятидесятилетний мужик, может, скончался бы.

Я не смог бороться, потому что опухоль и ее метастазы реальны.

Сижу на стуле в холле бойцовского клуба, хозяин дает мне бутылку воды. Лис спрашивает:

— Ты ведь принимал обезболивающие?

— Я теперь их постоянно принимаю, как предписал врач.

Трамадол. На самом деле врач велел принимать его как можно реже, только если боль уж слишком сильная. Мол, чрезмерное употребление этого опиоидного анальгетика сильно отражается на и без того больной печени.

Влад хватает меня за руку, поднимает, ведет к мини-гардеробу, состоящей из одной доски с крючками.

— Зря мы пришли сюда.

Говорю, замечая, что боль не утихает:

— Не зря. Мне это было нужно.

— Зачем? Мало тебе проблем со здоровьем, по следам Юры решил пойти?

Мы одеваемся, выходим.

— Я пришел сюда, чтобы ответить на один вопрос.

— Какой?

— Смогу ли победить рак?

Осенний воздух, запах приближающейся зимы.

Влад иногда похож на песика, которому не составляет труда найти повод радостно повилять хвостом. Он верит в чудо.

— Ты получил ответ? Какой он?