Хватайся! Рискуй. Играй. Умри (СИ)

Интересно, какой будет реакция Ивана, если я встану в стойку пигуацюань? Эта стойка подобна поперечному шпагату, а атаки из нее преимущественно совершаются рубящими движениями ладоней. Очень жаль, что времени на выполнение приемов техники пигуацюань у меня не хватит.

Он все еще наносит яростные удары по корпусу, мои руки болят, кажется, скоро не смогут держать защиту. Решаюсь на резкое приседание с подсечкой. Соперник реагирует быстро, его нога отправляется мне в лицо, но оказывается зажатой предплечьями.

Я борюсь не с человеком. С раком.

Подсечку выполнить уже не могу — давно не мастер держать равновесие. Если сделаю ее, то свалюсь сам.

Поднимаюсь, не даю сопернику вытащить ногу из захвата. Иван подпрыгивает на единственно стоящей ноге, тянет на меня и падает вместе со мной.

Вроде не ударился, но помещение плывет перед глазами. Чувствую слабость. Вновь на ногах, говорю:

— Стоп.

Но Иван, кажется, не слышит или игнорирует. Он вскакивает и вновь начинает наносить удары по корпусу. Один кулак все-таки проходит защиту и бьет по печени.

Боль. Я кричу и падаю с одного удара.

Иван, он же рак, прыгает на меня, бьет по груди. Только бы не по лицу, только бы не по лицу.

На самом деле когда-то, еще до самоубийства Юры, я сам собирался свести счеты с жизнью.

Макс, сбрось его, борись! Ну!

Рак, он же Иван, набирает скорость. Кажется, уже не чувствую его ударов. Вокруг только боль и плавающая комната из белых стен и разноцветных матов.

Я хотел жить. Я верил, что у меня все будет хорошо. Поэтому, сколько бы раз не подносил к себе нож, выбирал жизнь. Я верил. Но если потерял бы веру — лежать Максиму Волкову в могилке навсегда пятнадцатилетним.

Вот почему хорошие люди уходят из жизни. Они окончательно теряют веру.

Я волновался, когда по скайпу мне звонила интернетовская подруга. Ее звали Ирой, она старше меня на два года, ей семнадцать. Нашей дружбе сегодня, тринадцатого апреля, ровно год.

— Жить и умирать.

Я услышал ее голос, немного огрубевший от постоянного курения. Поздоровался:

— Умереть или выжить.

Ира заманила меня в свой мир, мир безысходности, помогла превратиться из обычного подростка в кого-то вроде эмо или хикки-социофоба. Она заставила меня вступить в ее клуб самоубийц. И через месяц мы все, а нас в клубе семь человек, должны свести счеты с жизнью.

Подруга прокашлялась, спросила:

— Что нового?

Я захохотал. Что нового? Что нового?! Она издевается.

— Я три года не выхожу из комнаты, за исключением туалета и поездок в больницу. Я по-прежнему нахожусь у бабушки взаперти, я в страхе перед мыслью сбежать отсюда. Как думаешь, что может быть нового?

Когда бабушка отобрала меня вместе с инвалидностью у отца, она совершила то, чего Максим Волков не ожидал: заперла в комнате. На улицу выходить не разрешила. Даже в школу. Она сказала, что «ты урод, и делать тебе среди нормальных детей нечего». Школьные учителя стали сами приходить ко мне домой и обучать индивидуально.

— Знаешь, ну вот я сегодня покрасила челку в розовый. А… А мама и не заметила. Как же больно осознавать, что ты — невидимка… Какие уроки сегодня были?

— Только история. Опять пялился на грудь училки.

Хохот Ирины, чем-то напоминающий лай сразу нескольких собак.

— И еще бабушка опять угрожала убить кошку, если я не поем.