Хватайся! Рискуй. Играй. Умри (СИ)

Придется либо бить окно, либо и сегодня питаться до прихода матери только водой из крана. Выбора нет. Я же не хочу быть наказанным за разбитое стекло?

А если наказания не будет? Если маму убил какой-то дяденька?

Я добежал до шкафа, полез в ящик с нижним бельем. Красных трусов матери не было. Значит, все в порядке. Она вот-вот вспомнит обо мне и вернется.

Мама всего лишь загуляла.

Настя пришла весьма некстати.

— Роллы? И без меня?

Влад протягивает ей мою порцию.

— Бери. Макс все равно не ест.

На щеках Насти румянец. То ли с мороза, то ли с предложения ролл.

— Какой ты щедрый, спасибо.

Мы на кухне. Они за столом, я на окне.

Мать часто оставляла меня в детстве без еды на долгое время. Ее рекорд — трое суток. Тогда весьма не вовремя отключили воду, и я упал в обморок на третьи сутки. Меня спасла прабабушка, случайно решившая навестить внучку и правнука. А мать после этого не появлялась еще три дня.

Анастасия жует ролл и жалуется:

— Мне так одиноко в квартире без бабушки. До немоготы.

Влад предлагает:

— Переезжай к нам. У нас весело.

Ага, очень.

— Не могу. От работы далеко. А так бы с радостью.

Настина бабушка была обыкновенной алкоголичкой. Но Настя являлась примерной любящей внучкой, поэтому они обе были привязаны друг к другу. Я же свою бабушку ненавидел. Эта кровопийца выпила из меня все деньги.

Когда я издал свою фэнтезийную книгу, она сказала: «Давай мне пятьдесят процентов от гонорара или выметайся из дома».

Наверное, я все-таки жалею, что из дома не вымелся. А так хотелось. Только вот некуда было.

Или не жалею? Ведь проживание в одной квартире с ней было для меня одной из самых ценных школ жизни.

Владость и Насгейша, как я их полюбовно называю, о чем-то болтают, я уже не слушаю. Думаю о том, как быстро летит время.

А чем ближе смерть, тем быстрее летит.

Меня одолевает грусть, хотя вроде рисую счастливую картину будущего. В которой Влад жарит в огороде двухэтажного загородного дома шашлыки. Вокруг него смех бегающих сыновей-близнецов и лай хаски. Рисую картину, где к нему подходит Настя с дочкой на руках. Но нет. Чертова грусть, что в картине нет меня.

Людям кажется, что я похож на бесчувственного робота. Но я не такой. Сейчас мне хочется обнять каждого из здесь сидящего и признаться в любви. Только этому не бывать.

Макс Остин — тот, кто не выставляет свои эмоции и чувства на показ.

Макс Остин — тот, кто запутался.

А еще Макс тот, кто совершает безумные поступки.

Я ничего и никого не стеснялся только в больнице. То есть, абсолютно никого и ничего. Ни эрекции на перевязке, ни подглядывания за медсестрами, ни перепалок с хирургом. И уж тем более я, Макси, не стеснялся делать непристойности.

Взять хотя бы того парня, имя которого уже успел забыть. Об этом знали только я, он да Эндрю, случайно наткнувшийся на нас в неработающем лифте.

Или взять Наталью в ее тридцать три, но мне было невтерпеж. Надо же, запомнил имя.

Так что уж говорить о таких пустяках, как, например, тот вечер, когда медсестра, не очень симпатичная, к слову, брила мне яйца. А если уж вспомнить детство…

Стоило только пролезть под дверцей в туалете, там закрыться, снова под ней же вылезть, — и все думают, что туалет занят. Забавы ради, конечно, делал я это лишь пару раз. Или, в том же возрасте, я устраивал с ребятами гонки на колясках. Несколько раз мы кого-то сбили с ног.

Или как мы с Юрой и Женьком, нашим общим корешом, бегали по всем отделениям, прячась от преподавателей. И, ох, как мы любили припугнуть учителей, к примеру, оторвав повязку прямо на уроке. Или вытащив катетер, да, было дело. Крови-и-ища…