Хворь

После завтрака Жорик просветлел. Он возбужденно рассказывал о видеокамере, которую хотел подарить себе на день рождения. Двоюродный брат Жорика был оператором. До того, как он эмигрировал в Таллин, они часто снимали любительские короткометражки вместе.

Жорик был до жути увлечен, он путался и сам себя же поправлял. Он говорил взахлеб, превознося заслуги этой коробочки с линзой до чего-то совершенного. В его глазах мелькала влюбленная искра.

Когда монолог подошел к концу и Жорик не увидел в наших глазах восторженности, то сразу же превратился в ленивца. Он неспешно выпускал клубы густого дыма, молчал и как-то совсем безжизненно поглядывал то на меня, то на Нину.

Жорик подытожил свою речь так: камера стола тридцать тысяч рублей. Нина скорчила удивленную гримассу, пару секунд помолчала, а затем выдала: «ты столько и к новому году не заработаешь». Он застыл с приоткрытым ртом и едва заметной улыбкой. Чтобы не рассмеяться ему в лицо, я сильно закусил нижнюю губу, и, стоило мне взглянуть на сидевшую напротив Нину, как мы оба лопнули от смеха.

Мы мучались неконтролируемыми приступами хохота. Поначалу Жорик их поддерживал, но затем потерял терпение. Он вскочил со стула, бросил в пустоту горящий взгляд и закрылся в туалете. Инстинктивно я дернулся за ним, но меня придержала Нина. С Жориком мы дружили двадцать пятый год, но таким раздраженным я видел его едва ли не впервые.

Через пару минут Жорик вернулся на кухню, сел за стол и налил нам из фильтра кофе. Разговор обрел былое спокойствие, но я все еще плавился от стыда, потому что знал – Жорик действительно вряд ли заработает эти жалкие тридцать тысяч. Я знал, что сейчас ему хотелось ударить кулаком по столу или жестко выругаться, но он держался изо всех сил.

Выходки Жорика хоть и смотрелись злобными, но сам он был человеком добрейшим. Он всегда приходил на помощь, даже незнакомцам. На его счету записаны спасение утопающей в Черном море, собаки из горящей квартиры, приводы бездомных в больницу, переводы последних грошей в благотворительные фонды, донорство и прочее-прочее. Если мне было дурно, Жорик приезжал посреди ночи по первому звонку. Он был одним их тех, кто лучше накормит другого, чем поест сам.

Вечером мы устроили домашний кинотеатр. Жорик каким-то чудом настроил японский проектор, лет двадцать собиравший пыль на верхнем стеллаже кладовки. Мы пересматривали «Небо над Берлином» и пили виски со льдом. Эта бутылка односолодового виски была подарочной, но отец Нины давно завязал с алкоголем и отдавал ей все, что ему вручали пациенты.

Раньше виски был излюбленным напитком среди «наших» и закупался в немеренном количестве на любую пьянку. Запах виски преследовал меня и по сей день, напоминал об эпохе попоек в тесных коридорах общежития, свиданий на набережной, радости, отчаяния, побоищ, ментов, рвоты. Но виски остался в прошлом, теперь от виски у меня была изжога.

Настало время планировать свалившееся на нас путешествие. Мы разделили задачи: Жорик занимался трансферами и навигацией, Нина – отелями и финансами, я – достопримечательностями и питанием. Работа отняла у нас много времени и сил, поэтому мы допили последнее спиртное из серванта отца. Жорик захмелел после первого бокала Шабли, мы – после вторых. Остановиться было уже невозможно. Вскоре мы пошли за коньяком. Потом еще раз. И еще.

Посредством ларечного коньяка мы стали единым организмом. Организм заскучал и вызвал такси, проехал всего полкилометра и оказался в пивной. Жорик перегнулся через барную стойку и спросил: «у вас Гиннес есть?». Бармен кивнул, Жорик взял паузу, подумал и заказал пинту лагера.

Через стул сидели две известные клофелинщицы. Однажды эти девки облапошили моего приятеля, заманив его в клуб за чертой города. На деле это был коттедж с дральней, баром и сауной, где местные парни выставили наивному пьянице счет в семьдесят тысяч, вместо семи. Подробностей приятель не помнил, но в Петербург вернулся с пустыми карманами.

Нина обслюнявила указательный палец и водила им по грани пивного бокала, получался звон, напоминавший мне тоненький вибрирующий голос. Жорик постукивал зажигалкой, ладонью и другим бокалом по деревянному столу, и получался ритм. Мелодия долго не могла под него подстроиться, но, в конце-концов, ей это удалось, от чего я плавно ушел в беспамятство.

Мы обрели гармонию и пребывали в ней, до тех пор, пока пивная не стала провожать последних посетителей. Персонал вынудил нас уходить. Как бы я ни старался предложить другой бар или ресторан, Жорик отрезал: «темнота – друг молодежи», свернул с тротуара во двор и достал из внутреннего нагрудного кармана чекушку водки.

Гармония окончательно разрушилась, мы слонялись по дворам в беспредметных поисках два часа, но ничего не нашли, а только заскучали, и в три часа ночи поехали танцевать техно. Танцпол некогда модного клуба был занят только мной и Ниной. Жорик спал на диване возле барной стойки.