Хворь

Когда мы вернусь с танцпола к стойке, на диване сидели две парочки. Охранник выкинул Жорика на улицу. Он лежал на крыльце, в полусознании. На его груди был подтек из густой рыготни. Мы запихнул его тело на заднее сиденье, Нина села вперед, и таксист увез их домой.

Я спустился поближе к Неве. На водной глади покоились сотни лепестков белых роз. Последствия свадьбы или другого памятного дня, подумал я. Позади была скамейка в три доски. На ней сидела пьяная баба с растекшимся макияжем и пила вино из горлышка. Мы столкнулись взглядами, я мгновенно понял, что был здесь лишним и оставил ее в покое.

Ранним утром в центре Петербурга остались одни нетранспортируемые. Звериный голод отравлял разум, я пролистывал диалоги в мессенджере, закидывал удочки в Тиндер и надеялся, что кто-нибудь приютит меня между ног.

Сам того не заметив, я прожил с Тиндером в руке два года и довел некогда мечтательный процесс до автоматизации, растерял к противоположному полу какой-либо интерес, кроме самого примитивного. Точно так же, без особенного удовольствия, я питался дрянью, кирял и дымил. Все для того, чтобы не изменять привычному образу жизни. Как только появлялась потребность, я искал пути ее скорейшего удовлетворения. Пища утоляла мой голод, алкоголь и сигареты боролись со скукой, а ебля была спасением от зуда в паху. Кулинарный оргазм, окрыление от вина, покой после сигареты. Все это мне было неизвестно. Громкая отрыжка, абстинентный синдром и прокуренная футболка. Вот это мне было известно.

Этим вечером я познакомился с некой Евой. Ей было всего девятнадцать лет, она на днях закончила первый курс юридического факультета, а я уже успел получить диплом, отработать в нотариате, следствие, консалтинге, отрыть дело, обанкротиться, разочароваться в себе и в правовой системе.

Шел девяносто третий день без секса, заместо головы решали яйца. Пришлось встречать рассвет на задворках Обводного канала. На счастье, я заметил ночник. Бутылка вина для нее, темное пиво для меня, жвачка для нас. Почти залпом выпил пиво, закинулся жвачкой.

Несмотря на утреннюю прохладу, меня бросило в жар. Перед подъездом я трижды покурил. Пока я решал: уезжать домой или оставаться здесь, меня разобрала нездоровая сонливость и я долго залипал на голубой пакет, застрявший в дереве. Курил я много. В особенности, если дел не было, или, напротив, если их было чересчур много. Но перезарядка сигаретой, в отличие от мастурбации, давно не работала.

Код в домофоне я набрал почти что насилу, собрал несколько углов от двери до лифта, проехал целую вечность и, наконец, оказался на пятом этаже.

Ночами Ева подрабатывала графиком и потому выглядела этой ночью свежей. Она недавно поела, вся квартирка-студия была пропитана запахом кофе, в сковороде я обнаружил остатки овощной смеси.

Может, она была под синтетикой, а я слишком пьяный, чтобы раскусить ее состояние.

В фотографии я особенно не всматривался. Какая она, эта Ева, – я и понятия не имел. Ева оказалась девушкой невысокой, пышногрудой, с идеально выщипанными бровями и нарощенными ресницами. Ресницы выглядели комично, и на языке вертелась колкость, но даже будучи пьяным, я сдержался. В моменты знакомства я всегда галантен и робок.

Вокруг меня бегал неугомонный пес. Оранжевый померанский шпиц. Ничего не спрашивая, я утолил сушняк проточной водой, скурил еще полсигареты и затушил ее в пепельницу в форме женской груди. Ева шутила невпопад, я смущался, и мы поцеловались.

Стихла финишная судорога, я слизал испарину с шеи Евы, уткнулся носом в ее затылок и зажмурился, пытаясь затеряться в копне растрепанных волос. Жадно, но медленно, я выхватывал ртом воздух, восстанавливал сбитое сексом дыхание. Едкий аромат размякнувшего, жаркого девичьего тела усиливал соленый привкус слез, скатившихся до моих губ.

Губы дрожали, я телепортировался в душевую, все еще задыхался, слушал, как сердце билось о слабые ребра. Попеременно обливал себя то кипятком, то ледяной водой. Наспех прошелся застиранным махровым полотенцем по груди и паху, вернулся в спальню.

Из открытого нараспашку окна дул ветер, он мгновенно довел до озноба мое, и без того дрожащее, тело.

Запаха не стало. Гудели автомобили, на дорогах складывались первые пробки. Каждый звук улицы раздражал, я прикрыл окно и сомкнул глаза. По ту сторону век черное полотно плавно рассеивалось и появлялись силуэты Боткинских бараков.

Это было прошлой осенью, кажется, первой или последней ночью сентября. Так уж мне запомнилось. Окруженный пьяницами и иными несчастными, я в полудреме срался в железную кастрюлю, расфасовывал собственное дерьмо по баночкам, и, занеимением туалетной бумаги, прилюдно подмывался ладошкой у единственной на этаже раковины.

В стенах больницы, так же, как и здесь, было холодно и отсутствовал запах. Почему в царстве дерьма отсутствовал запах – я не знал.

Чувствовал я себя так же нелепо, как и сейчас, но тогда я сидел на очке перед нагло курящим медбратом, отстраненным от происходящего вокруг него, а сейчас стоял у подножья кровати и слушал сопение, исходящее от едва знакомой мне головы.