Хвост виляет собакой

К тому времени наступил ранний вечер третьего дня. Мне хотелось покончить с этой историей. Я сказал:

– У меня есть несколько вопросов. Но они подождут. Вначале расскажите до конца.

– Томми и Кэтрин едут с нами. Мы в беде, они хотят помочь. Я пытаюсь сказать им, чтобы они держались подальше. Я дважды говорю им об этом. Этого достаточно, чтобы предупредить. Затем я принимаю их помощь. Через пятнадцать-двадцать минут после прихода Бо мы уходим. Направляемся вглубь страны. Мы добираемся до побережья залива, до Веракруса. Заселяемся в дешевый отель. В Мексике много дешевых отелей. Я говорю по-испански, поэтому спускаюсь к причалу. Мне кажется, что нам пригодится лодка. Кэтрин идет за едой. Она тоже неплохо говорит по-испански, и ее не так легко узнать, как Мэгги.

Но я ошибся. Не в этом. А вообще во всем, что касается этой гребаной ситуации.

Он замолчал. Он просто смотрел на меня.

– Скажите мне. Скажите мне, где я ошибся. Как я мог остановить это. Вы можете мне сказать?

– Нет, – сказал я.

Он снова выпил. Прямо из бутылки. Алкоголь его совершенно не пробивал. Он сунул бутылку мне в руки. Я почувствовал себя обязанным сделать глоток. Я совсем не понимаю спиртное. У меня начинает болеть голова еще до того, как я опьянею, и мне становится противно до того, как станет весело. Я восприимчив к другим вещам. Полагаю, это вопрос метаболизма.

– Что, мне, черт возьми, надо было сделать?

– Что случилось? – спросил я.

– Это был понедельник. Шестое августа. Я нахожу лодку. Я делаю все как надо: прицениваюсь, проверяю качество и надежность. А не так, как будто мне нужно тайком перевезти четырех человек обратно в США. В заливе тысячи километров береговой линии, от Браунсвилла до Киз. Все должно получиться. И тогда… Я не знаю, что тогда.

Джо посмотрел на меня. Его глаза были налиты кровью.

– Ну и хрен с ним. Я возвращаюсь в отель. Они оба мертвы. Расстреляны в клочья. Томми и Мэгги.

Джо снова отпил.

– Что тут еще скажешь.

– Что было дальше?

– Я жду Кэтрин. Я в долгу перед ней. Я хватаю ее, и мы садимся в лодку. Где-то на следующее утро я набираю по радио какую-то техасскую станцию, узнаю новости. Накануне вечером, после убийства Мэгги, можете сами посмотреть, президент проводит пресс-конференцию. Надо полагать, они думают, что с ней был я. Не Томми. Это я додумываю. Мне никак это не проверить. Вот как я себе это представляю.

Тогда все началось. Я не знаю, почему 2 августа, мне все равно, но именно тогда это произошло. Президент или кто-то еще говорит Кравицу: «Ты уверен, ты уверен, что никто не знает, кроме нас троих, или четверых, или пятерых, не важно?» Кравиц отвечает: «Позвольте мне поверить дважды, прежде чем делать какие-то заявления. Есть одна ситуация, я не собирался с ней разделываться, пока не припрет».

Или, может быть, я недооцениваю его. Может быть, он действительно был макиавеллистом. Может быть, он еще за три месяца до этого сказал себе: «Ситуация вышла из-под контроля. Пока что я соглашусь на перемирие. Перегруппируюсь. Тем временем сниму Мэгги в фильме. А когда закончатся съемки, уберу ее. Смерть знаменитостей всегда хорошо продается. Все придут посмотреть на последнюю картину мертвой актрисы. А если не придут, то тоже ничего страшного».

А может быть, когда план воплотился в реальность, он понял, какой риск мы для него представляем. Он не может с этим смириться. Он звонит Шихану или Бункеру…

– Не Тейлору? – спрашиваю я, думая, что Тейлора наконец-то вывели из игры за то, что он облажался.

– Ни хрена, Тейлор мертв.

– Я этого не знал.

– Я вам говорил, – воинственно заявил он. Но это не так.

– Нет. Вы ничего об этом не говорили.

– Разве я не говорил вам, как сказал Тейлору, что если он хоть раз прикоснется к Мэгги, я убью его?

– Да. Это вы говорили.

– Вы что, подумали, что я шучу?

– Не все выполняют свои угрозы.

Он встал и прошелся по комнате. Посмотрел в окно на лес. Листва была густой и темно-зеленой.

– Здесь всегда так прохладно?

– Да, – сказал я ему. Это так. Это просто старый деревянный короб. Думаю, его построили где-то в 1916 году, но у него высокие потолки, низко свисающие карнизы, и его затеняют большие и старые лиственные деревья.

– Вам повезло.

– Да.

– Вы верите в карму?

– Не знаю.

– В расплату? Судьбу? Если бы я позволил Тейлору уйти…

– Что тогда?

– Мэгги была бы жива?

– Я могу сказать вам одну странную вещь. Если вы хотите выслушать.

– Конечно.

– Вдруг вам хочется уйти от всего этого. Я не знаю. Я никогда не делал того, что сделали вы. Прямо по дороге, в Маунт-Тремпер, есть дзен-буддийский монастырь. Может быть, там смогут помочь вам справиться с вашей болью. Если я лезу не в свое дело…

– Нет. Спасибо за эти слова.

Я сидел молча. Я ждал. Я не знал, что сказать. Как я уже говорил, он пугал меня. Работая местным криминальным репортером, я бывал в тюрьме и разговаривал с тамошними парнями, и я знаю некоторых полицейских, которые говорят, что убивали людей. Но Джо Броз был единственным человеком, который ничего не приукрашивал. Честное слово, я только хотел сделать все правильно и чтобы он ушел с миром. И оставил мою семью в покое. Сам я не имею склонности к насилию.

Если бы я каким-то образом помог ему справиться с болью и найти дорогу, которая поможет ему пережить свое страдание, я был бы рад. Я не религиозен, но подозреваю, что единственный выход из его положения был через какой-то духовный опыт: посвящение себя Христу, Будде или чему-то в этом роде.

Может быть, я романтизирую его ситуацию. Должно быть много людей, которые убивают и живут счастливо: едят, пьют, любят своих супругов и детей, любовниц и друзей. Джо точно говорил мне, что он был одним из них.

Я решил заняться этой книгой намного позже. В попытке разобраться в сути войны, одной из книг, которые я прочитал, была «Лицо битвы: исследование Азенкура, Ватерлоо и Сомма» Джона Кигана. Я наткнулся на этот отрывок, и когда я его прочитал, наступил не шок – момент узнавания и облегчения. Я понял, что мне не показалось:

«“Конечно, убийство людей меня никогда не волновало”, – помню, сказал мне седовласый пехотный офицер, рассказывая, как он трижды получал Военный крест во Второй мировой войне. На бумаге его слова выглядят ужасно. Но он произнес их таким тоном, будто подразумевая не только то, что акт убийства людей резонно расстраивает окружающих, но и то, что это огорчало его самого. Из-за того, что он не испытал немедленного шока или длительной травмы, он был вынужден признать какой-то недостаток в собственном характере или, к сожалению, в самой человеческой природе. Обе эти темы он был готов обсуждать, что мы и делали тогда и много раз после. Возможно, он был необычной фигурой, но не редкой. Художественная литература, конечно, хорошо знает подобного героя: в романтической литературе его изображают человеком насилия, который одновременно является человеком самопознания, самоконтроля, сострадания, мировоззрения. Он, конечно, встречается в реальной жизни, в том числе в армии, о чем свидетельствуют мемуары многих профессиональных военных – однако немногих успешных генералов».

– Что стало с Мартином?

– Мы нашли Ястреба. Через Кима и, собственно, через додзё. Мы с Мартином отправляемся туда, где его видели. Некоторое время мы наблюдаем за ним. Это до того как мы поехали на съемки. Его настоящее имя – Говард Фернесс Дадли. На второй вечер слежки, поздно, он едет в торговый центр. Он паркует машину и идет в аптеку. Он покупает антацид, папиросную бумагу, пачку презервативов…

– Откуда вы знаете, что он покупает?

– Я потом заглянул в его сумку.

– Ясно.

– Мы ждем. Мы выходим. Мартин перед ним. Я позади. Я жду, пока Говард не увидит Мартина, в этом вся задумка. Мартин поднимает пистолет. И тогда я стреляю.

– Так это вы его убили?

– Парню надо знать, что он готов сделать то, что должно быть сделано. А я при этом знаю, чего бы хотел Стив. Вот что я говорю Мартину. Не имеет значения то, что я совершу очередное убийство. Но, возможно, имеет значение то, что Мартин не совершит свое первое. По крайней мере, Стив так бы подумал. Кроме того, я вытаскиваю их из Лос-Анджелеса. Это, кстати, стоит мне кучу денег.

– Твоих денег или Мэгги?

– Моих. Забавно, что будучи одиноким парнем и не желая многого, я на самом деле хорошо зарабатывал в «Юниверсал Секьюрити» и большую часть откладывал. Я заплатил сам. Я был в долгу перед Стивом. Итак, мы остановились шестого августа. Сегодня какое?

– Двенадцатое.

– Шесть дней назад они убивают Мэгги и парня, которого приняли за меня. Звонят в Штаты. Два слова: дело сделано. На следующей пресс-конференции все уже по-другому. Вы слышали ее? Наверное, это показывали в вечерних новостях.

– Нет.

– Они спрашивают Буша о войне, о военном решении конфликта – вот как они выражаются. Он говорит, что у него есть множество вариантов. Теперь так и есть. Потому что теперь некому сказать, что это кино. Его спрашивают, что он будет делать. «Просто ждать. Смотреть. И учиться. Эта агрессия против Кувейта непростительна». Это его точные слова. Я слышал все это по радио. В заливе. Кэтрин много плакала. По Томми и по Мэгги тоже.

– А вы? Вы плакали?

– Я пью, – ответил он.

– Вы говорили, что никогда не станете алкоголиком. Чтобы не уподобляться отцу.

– Я никогда им не был. Но иногда так складываются обстоятельства.

– Понимаю.

– Сейчас пьян. Это заметно?

– Не то чтобы. Но я ведь никогда не видел вас трезвым.

– Да. Логично.

– Вы так и не сказали мне, что вы здесь делаете.

– Лодка причалила недалеко от Корпус-Кристи.

– Техас?

– Да. Я не доверяю водителю лодки. Он знает, что у нас какие-то проблемы, потому что я заставляю его везти нас ночью и туда, где есть таможня или иммиграционная служба. Так что он решит выслужиться перед береговой охраной или кем-то таким, сообщив о нас. Я не уверен, что он это сделает, но ручаться не буду. Как только мы сходим на берег, я угоняю машину. Мы очень спокойно едем в мотель и регистрируемся. Паркуемся позади здания. Я делаю пару телефонных звонков. Первый рейс в 6:00 утра, в Атланту. Мы садимся на него. Я говорю Кэтрин: езжай в Лос-Анджелес. Возвращайся на работу, как будто ничего не случилось. Слишком много белых людей умерло, даже Дэрил Гейтс должен был заметить. В самолете мы сидим порознь, как будто не знакомы. Это правильно, потому что в Атланте я вижу, как какой-то парень смотрит на меня, будто ищет кого-то, кто похож на меня.

Я иду в мужской туалет. Меняю куртку, надеваю шляпу. Запихиваю салфетки за щеки, как Брандо в «Крестном отце». Выхожу оттуда и иду к следующему терминалу. Первый рейс, который я вижу, – в Ньюарк. Отлично. Я сажусь на него. Он летит из более-менее прочь от Лос-Анджелеса. Я приземляюсь. К этому времени у меня возникает другая проблема. У меня флюс. Он чертовски болит. Я глотаю аспирин и надираюсь. Но я знаю, что должен с этим разобраться, прежде чем делать что-то еще.

Я спрашиваю парня, сидящего рядом со мной, не знает ли он хорошего дантиста в Нью-Йорке. Или в Ньюарке. Неважно. Он говорит «да» и называет имя своего дантиста. Брюс Милнер. Он предлагает сослаться на него, сказать, что это срочно, и Брюс мне поможет.

Это оказывается правдой. Он велел прийти, чтобы он принял меня, когда сможет. Пока я сижу и жду, входите вы. Вы показываете ему новое издание вашей книги. Британское издание, причем. И вы обсуждаете с ним работу в газете. Криминальные репортажи. Я вас помню. Из разговора с вами о возможной экранизации вашей книги. И пока Милнер работает надо мной, я спрашиваю его о вас. Я узнаю, что у него есть летний домик недалеко от вас. Я думаю, что это, может быть, хорошая идея – исчезнуть на несколько дней. А еще мне, может быть, стоит рассказать кому-нибудь свою историю.

Я хранил их секреты, но они не сдержали своего слова. Так?

– Так. Не сдержали.

– Тейлор и Говард Дадли. Они были первыми, кого я убил.

– Что?

– Я имею в виду – сам. Не как солдат. В Секретной службе я продолжал быть солдатом.

– Еще ниндзя.

– Понимаете, я разделался с Тейлором и Дадли, и для меня все должно было закончиться. Нужно прекратить войны… даже когда они ведутся ради перемирия. Я поступил неправильно. Вот где я ошибся. Допейте бутылку со мной. Еще два глотка – и еще один мертвый солдат.

– Нет. Спасибо.

В то утро он начал новую.

– Незаметно, да?

– Нет.

– Хотите знать, насколько я пьян?

– Конечно.

– Я расскажу вам кое-что… Расскажу… что я… Однажды я солгал Мэгги. Однажды. Один раз. Один чертов раз. Когда она спросила о… Я сказал ей, что мой отец – что он сломал руку о мою голову. Я сказал, что… что на этом все закончилось. Но… он был слишком пьян, чтобы чувствовать боль. Он только разозлился еще больше. Он пошел за мной. Я выбежал. На лестницу. Он бросился на меня. Я… Он промазал по мне и… Он кинулся на меня, а позади меня была лестница. Он упал. Вниз по лестнице. Сломал шею. Он был первым. Первый человеком, которого я убил.

В углу комнаты стоит кровать. Он медленно подошел к ней и упал на нее. Он потерял сознание. Я укрыл его, хотя было лето. Потом я вернулся домой и попытался объяснить жене, почему перестал помогать ей ухаживать за ребенком. Я пообещал, что этот сумасшедший уйдет на следующий день.

Он встал рано. Меня это удивило. Он был прав: голова у него была как камень. Он спросил меня, бегаю ли я. Я ответил, что да, немного. Он спросил, как далеко. Я сказал ему, что километра три, может быть, пять. Он спросил, можно ли добежать до вершины горы над моим домом. Я сказал ему, что если он отправится по грунтовой Камелот-роуд до Мид-Маунтин-роуд, то выйдет на еще одну грунтовую дорогу, которая идет к вершине Оверлук-Маунтин. Он спросил, бегал ли я когда-нибудь по ней. Я ответил, что думал об этом, но путь занимает около шести километров вверх, а потом столько же обратно.

Он предложил сбегать. Я позволил ему уговорить себя. Было жарко, и мы быстро вспотели. Я чувствовал ядовитый запах перегара, исходящий от него. На полпути он, шатаясь, зашел в лес, и его вырвало.

– Так-то лучше, – сказал он и прибавил темп.

Я никогда не бегал так далеко. Может показаться, что в этом нет ничего особенного, но его присутствие рядом поддерживало меня, и это было похоже на какой-то дар. После этого я, хотя бы в малой степени, стал более сильным человеком. Я до сих пор время от времени повторяю этот забег, и это очень здорово.

Когда мы спустились с горы, он стал отжиматься и приседать. Я разрешил ему воспользоваться душем.

– Я приехал на угнанной машине, – сказал он. – Думаю, нам надо куда-нибудь ее отогнать, а потом я попрошу вас отвезти меня на автобус.

– А вы нахал, – сказал я.

– Да.

Так мы и сделали.

– Вы верите в мою историю? – спросил он на автовокзале.

– Это хорошая история. Одна из лучших.

– Подумайте о ней.

– Куда вы поедете дальше?

– Я дал обещание. Я говорил ему, что сделаю это.

– Я не знаю, желать ли вам удачи, – сказал я.

– Я любил ее, – сказал он. – Я скорее умру. Я так сильно ее люблю.