Киевские ночи

— Я вам сейчас дам совет, — оторвал его от нелегких мыслей Василий Кондратьевич. — Открывается, слышал я, еще одна типография. То ли городская управа там заворачивает, то ли какие-то мародеры, сукины сыны, растащили наши типографии и теперь в фабриканты лезут. Вот туда вам и надо идти.

— Идти в услужение к сукиным сынам? — Ярош криво усмехнулся.

Василий Кондратьевич повернул голову и окинул его колючим взглядом:

— А вы думали как? Чистеньким болото перейти? А я?..

Он не договорил. Но взгляд его был красноречивее слов: «А я, я должен брести в грязи по самую шею?»

Ярош опустил глаза. Нет, так не выйдет. Придется спрятать в карман гордость, забыть о самолюбии и наняться на работу. К хозяйчику, к эксплуататору.

— Я подумаю, — быстро проговорил он, чтоб хоть на день отсрочить неизбежное.

— А тут и думать нечего, — сделал безжалостный вывод Василий Кондратьевич. — Ведь работать будут наши люди. И надо разделить с ними их беду. А как же! Я тоже, как вы, крутил носом: «Лучше пухнуть с голоду, подыхать; не пойду…» Мне Задорожный мозги вправил. Где людям труднее всего, там и надо быть. — Старик понизил голос: — Это по его совету я и хозяйством обзавелся. Умный был человек. Жаль, жаль… Всякая сволочь живет, а такие люди гибнут. — Василий Кондратьевич помолчал. — Так оно и выходит… Очень много настоящих людей погибнет в этой войне, и немало мерзавцев выживет.

— Кузема-то уцелеет.

— Кто такой Кузема?

— Дезертир, грабитель. Сейчас в фольксдойчи записался.

— Этот уцелеет. И Бойчук тоже.

Ярош стиснул зубы: «И Бойчук…»

— Не раз мы с Иваном Задорожным спорили, — заговорил опять Василий Кондратьевич. — Это был человек, с которым можно было поговорить по душам. Все, что думаешь, выкладывай. Он тебе не станет колоть глаза, как некоторые: «нездоровые настроения» или что-нибудь в этом роде. Помните, до Задорожного был у нас партийным секретарем Ходун? Тот знал только одно: «Не наши, не наши это разговорчики». Скажешь ему: «Сегодня в столовой не борщ, а помои». И то взъярится: «Столовая чья? Государственная! Подрываешь авторитет? Это не наши разговорчики…» Ну, а с Иваном Задорожным можно было говорить обо всем. Он спрашивал меня: «Почему не вступаешь в партию? С дорогой душой дал бы тебе рекомендацию». Я об этом, Саша, думал. Не раз. Тысячу раз. «Но скажи мне, Иван, как же это так: иду в партию я, старый рабочий, которого еще жандармы и гайдамаки шомполами крестили, и идет в партию Бойчук. Что ему там надо? Во имя идеи? Черта с два!.. Карьера, деньги, теплое местечко — вот чего ему надо». Тут Задорожный вскипал: «Подумаешь, Бойчук! Какой-то там прыщик…» — «Пусть прыщик. Да ведь на шее. И разве один?» Сперва я надеялся — не примут Бойчука. Кто-то и отвод ему давал. Однако голыми руками его не возьмешь — скользкий! Да и рекомендации какие! Активный, подкованный — куда там! У нас не очень-то присматривались, кто вправду активный, то есть труженик, а кто просто языком треплет. Ну, а коли приняли Бойчука, так мне уж невозможно. Либо он — либо я. А то народу непонятно будет: как это мы вместе с Бойчуком? Я голосую «за», и он голосует «за»… Да голову даю на отсечение, что в душе он «против». Только никто не хочет заглянуть, что там у него в душе. Вот я и решил: подожду, пока раскусят Бойчука. А теперь вижу, друг мой, что не так, не так я жил. Надо было мне идти в партию и самому раскусывать пустые орехи, в которых только гниль и труха. Так и Задорожный мне говорил… А я упрямый. Очень уж задела меня эта история с Бойчуком. Ну, а теперь все стало на свои места. Бойчук с фашистами, а я с коммунистами. Сама жизнь показала, кто чем дышит. И больно мне, что я не в партии.

Сказал он эти слова обычным, тихим голосом, и от этого они прозвучали так, как не услышишь ни с какой трибуны. Да Василий Кондратьевич, наверное, никогда и не сказал бы таких слов на людях, затаил бы их в сердце.

Он лежал на спине и смотрел вверх; резкий профиль с острым подбородком отпечатался четкой тенью на белой стене. Ярош смотрел на застывшую тень и молчал.

— Вы думаете, наверное, — тень на стене зашевелилась, — думаете что-нибудь в таком роде: «Заболел старик, вот и привел меня в подвал, раскрыл свой секрет». Нет… Я, Саша, немало передумал, пока не понял, что к чему. Я сказал себе: хочешь в партию, а сам в жмурки играешь? Не за себя я боялся, не свою шкуру берег. Соню жалко…

Последние слова он произнес шепотом. Ярош растерялся. Что сказать в ответ? Любая ободрительная фраза прозвучала бы фальшиво. Но и молчать было тяжело.