Киевские ночи

— Записалась, хожу. А в комсомол, говорят, еще не доросла. — Оля постучала себя пальцем по лбу. — Ветер в голове.

И захохотала.

Лицо Марата потемнело.

Теперь уже и отец рассердился.

— Чего гогочешь? Люди за комсомол жизнь отдавали.

— Когда-нибудь и я поумнею…

— Хоть бы дождаться, — сказала мать и погрозила пальцем. — А с Марийки примера не бери…

Оля закружилась на месте. Потом вспомнила про сорочку.

— Видишь! Воротник уже промережила. Еще грудь и рукава. Пока жениха нет, тебе, чертяка, вышиваю… Я ведь тебя, Маратик, люблю. У-у, злюка!..

Она обняла его и ластилась, как маленькая. Марат чувствовал, как давно забытое тепло разливается в груди. Чмокнуть бы сестренку в румяную щеку, подергать за косу.

— Ну, хватит! — отстранил Олю.

— У-у, сердитка…

А отец тоже расчувствовался, снял со стены ненавистную Марату мещанскую гитару, и вот они уже поют вместе с Олей. А мать доливает Марату взвару, и морщинки на ее лице — как лучики.

Марат слушал с деланным равнодушием. Снова у него потеплело в груди, но он сказал себе: «Вот так люди становятся мягкотелыми».

И надо ж было, чтоб именно в эту минуту (семейная идиллия!) явился Толя Дробот. Марат даже зубы стиснул: «На черта я его звал».

— Стучу, никто не слышит… Здравствуйте!

Отец пожал Дроботу руку. Тот даже крякнул:

— О-о!..

— Извиняйте, рабочая рука, — улыбнулся отец.

— Садитесь, — пригласила Оля. — Вы любите петь?

А мать стала потчевать:

— Отведайте нашего взварчика.

— Нам некогда, мама! — Марат смущенно вскочил.

Но Дробот не торопился.

— От такого компота отказаться? Ты что…

Оля засмеялась. А мать сияла, глядя, как гость смакует взвар.

— Вы, товарищ Толя, тоже стальной боец? Или чуть помягче? — спросила Оля. Губы и глаза ее смеялись.

— Совсем мягкий. Как подушка из гусиного пуха.

— А стихи у вас разные. Есть и такие, — она подняла сжатый кулачок.

— Что ты понимаешь! — бросил Марат.

— Братик-Маратик, не кипи…

— А это хорошо, что такие? — спросил Толя.

Оля стала серьезной.

— Хорошо, — она смотрела ему в глаза.

— Идем, — снова вскочил Марат.

Дробот весело попрощался со всеми и неохотно вышел вслед за Маратом.

На улице он сказал:

— Ты дурак.

Марата передернуло.

— Почему?

— Почему — не знаю, но дурак…

Марат не ответил. Ждал еще каких-нибудь язвительных слов. Но Дробот заговорил грустным голосом:

— А хотел бы я, чтоб у меня были такие отец и мать. И такая сестра.

Марат растерянно пожал плечами» насупился:

— Это в тебе говорит бывший беспризорник.

— Возможно.

Марат уже готов был пуститься в жаркий спор. Но что-то подсказало ему: никакими словами он сейчас Толю не переубедит.

— Ты когда-нибудь грелся у асфальтового котла? — спросил Дробот. — Думаешь, это очень приятно? Тебя когда-нибудь заедали вши? А перепревшая рубашка расползалась у тебя на плечах? — Он исподлобья глянул на Марата. — Какого же черта мелешь всякую ерунду? Что тебе, дома плохо?

Марат молчал.

— Я пацаном на селе рос, — сказал Дробот. — Помню хату, садик. Отец и мать от тифа умерли. Кто-то отвез меня на станцию и оставил… Эх, Марат!

Марат шел молча. Его и самого растревожила сегодняшняя встреча с родителями и Олей. А тут Толя ковыряет. Но нет, он свое докажет, он переборет эту минутную слабость. Вкусный домашний взвар — это еще не все.

— С такой биографией, — Марат перевел разговор на другое, — ты безусловно можешь стать пролетарским поэтом. — Но тут же предостерег: —Только смотри, не впадай в интеллигентщину. С поэтами это случается…

10

«Пущено письмо из Полтавы, апреля двадцать пятого числа, году сами знаете какого.

Пишет вам родная дочка Наталка, что живет теперь далеко от своего дома и своего рода, и солнышко ей не светит и не греет. В первых строках моего письма крепко целую всех — родную мамусю, братика Степанка и вас, тато, не гневайтесь и простите меня, сильно перед вами виновата, как вспомню, так слезами зальюсь.

Работаю я, чтоб вы знали, в редакции, это там, где газету пишут. Работа не тяжелая — мою полы, прибираю, подметаю. И грею чай, кому захочется. Да еще хожу в типографию с пакетами и на почту. А живу в маленькой комнатке, где раньше жила какая-то тетка Паша, ее все добром поминают. Тут аж восемь комнат. За столом сидят корреспонденты и товарищ секретарь. Пишут сперва рукою, затем на маленькой машинке с буковками это писанье отстукивают. И уже потом в типографии на железной машине получается газета.

А отдельно сидит товарищ Редактор, Лавро Иванович, с бородою, и уже немолодые, такие, как вы, тато. У товарища Редактора на той неделе приключился страшный кашель с кровью, напугалась я до смерти. А ихняя жена, Варвара Демьяновна, сказала мне, что товарищ Редактор за советскую власть воевали и носят пулю в груди, и вынуть не можно, возле сердца, как гадюка, залегла.

Еще работает в редакции молодой Поэт, пишет стихи. И так у него складно строчка к строчке ложится, что даже дивно, потому как глянешь: такой, как все. Любит яблоки грызть и смеется, как хлопчик.