Киевские ночи

— Разумеется. Железная тайна… — Отметая это, как нестоящую мелочь, он заговорил легко и весело. Глаза у него заблестели. Взлохмаченный чуб трепетал надо лбом. — Мы будем друзьями — ты, я и наш знаменитый поэт Толя Дробот. Вот увидишь! Ты чудесная девушка, Вера. Не какая-нибудь вертихвостка. Не барышня… Главное, ты понимаешь, что творится на свете и для чего надо жить… О, я и забыл! — Марат засмеялся. — Есть еще у нас в редакции Игорь Ружевич. Смешной!.. В очках. И такой вежливый. Этот уже другой породы. Тонкая косточка… Глотает книгу за книгой. Иногда всякую муру, ерундовину с хреном. Смешно сказать, даже дореволюционные книжонки с золотом на переплете, и те читает… И все-таки он славный парень. Ей-богу! Тьфу, черт бы меня побрал! Стал божиться… Еще липнет к нам старый быт.

Ему казалось, что Вера слушает его — вся внимание. Она склонила голову. Чуть шевелилась русая прядь у виска.

Пустая болтовня не для нее. Надо рассказать ей что- нибудь такое, чтоб она оценила его смелость, непоколебимую твердость.

Марат говорил, а в голове кружилось: сегодня он поцелует ее, непременно поцелует. Но не нахально, не внезапно, как это бывало с другими девчатами, которые хихикали или визжали, отталкивая его. Нет, она не такая. Она особенная. Он медленно, как бы нерешительно, обнимет ее, она склонит голову ему на грудь. Тогда он осторожно коснется синей жилки на виске. А потом они посмотрят друг другу в глаза. И вдруг Вера вскинет руки, погрузит пальцы в его волосы и ответит крепким поцелуем.

Растроганный и исполненный великодушия, Марат упомянул и про комсомольский клуб. Там боевые ребята. Держись, Вера, за нас. Вот тебе мои пять!..

Вера сидела опустив голову.

— Чего ты молчишь?

— А что я должна говорить?

Она подняла голову, и Марат осекся. Ему стало неприятно и даже боязно смотреть на нее. Он торопливо пробормотал:

— Ну что ты, Вера! Все будет хорошо. — И уже деловито спросил — Ты в котором часу завтра придешь?

— Куда?

— Как это куда? В редакцию.

— Зачем?

Она думала о чем-то другом. Может быть, даже не слышала его вопроса.

— Ты шутишь, что ли? Я говорю про объявление.

— Какое объявление?

Она не шутила. Он видел резко выступившие скулы, крепко сжатые губы. И глаза, глядевшие как бы сквозь него.

Марат деланно улыбнулся.

— Объявление… Имя и фамилия. Знаешь, мне тоже хочется, чтоб ты была Майей.

— Май-я, — шевельнула губами она. — А потом что?

— А потом, Майя, — громко, словно заглушая чей-то голос, сказал Марат, — ты слышишь, я уже зову тебя Майей… А потом ты начнешь новую жизнь. Станешь работать, ты будешь с нами. И мы вместе…

— Что вместе?

— Все вместе. Тебя ждет новая, большая жизнь…

— Но почему эту новую, большую жизнь я должна начинать со лжи и фальши? — медленно, почти спокойно спросила она. — С кем это вместе? С тараканом-дядюшкой лезть в тараканью щель? Да?

Он отшатнулся, ошпаренный ее взглядом.

— Майя, что ты…

— Не смейте называть меня так! — задыхаясь, крикнула она. — Не смейте! Я — Вера Загорская.

Она вскочила.

Марат растерянно смотрел на ее лицо, на губы, искривленные в беспощадно-язвительной усмешке.

— Я вас презираю, Марат Стальной, — бросила Вера и ушла.

Высокая, тонкая, как эти березки, среди которых через минуту скрылась.

15

В следующий понедельник Марат появился поздно. Было уже около двенадцати, когда он распахнул дверь, швырнул кепку в угол и крикнул;

— Где я был! Где я, хлопцы, был!.. — Непричесанные вихры черным дымом клубились надо лбом. — А вы тут сидите…

Толя и Игорь молча ждали, но от любопытства у них уже дыханье сперло.

Сложив руки на груди, Марат торжественно, с паузами провозгласил:

— В Харькове! На Тракторострое! На ударном! Комсомольском! Воскреснике!.. — И, повернув стул, уселся верхом посреди комнаты. — О-о!

Толя нахмурился:

— Поросенок! Не мог нам сказать. Эх, ты…

Марат уверял, что все произошло неожиданно, случайно. Встретил дружка, который учится в Харькове, и рванули с ним на вокзал еще в субботу вечером. Спали на одной кровати в студенческом общежитии. А чуть свет — двинули на стройку. Десять тысяч комсомолии — колоннами, колоннами… Представляете! Песни, знамена… Что там было!

Гордость распирала его. Что там было! Трудовой штурм. Да, штурм. Разгружали кирпич, строительный лес. Переносили какие-то ящики. Приводили в порядок заводскую площадь. Разбивали клумбы. Сажали цветы. А на обед — котелок горячей каши. И речи. И песни. Что там было!

После воскресника все храпели, а он, голодный и усталый, сидел в коридоре общежития и писал. На рассвете помчался к поезду. Весь вагон храпел, а он писал. Острый карандаш даже бумагу рвал в блокноте. О-о!..

Он взмахнул рукой. Растрепанный блокнот взметнулся в воздух, как флаг.