Киевские ночи

Не знал, о чем Вера хочет с ним советоваться, но сейчас готов был кинуться ради нее в огонь и воду. Надо бы ее успокоить, но проклятые слова! Всегда нетерпеливой гурьбой толпятся на кончике языка. А тут — хоть умри!

Помогла Вера:

— Вы давно работаете в редакции?

— Больше года.

— А раньше?

— На заводе «Металлист»… В литейном. Вы видели когда-нибудь, как из вагранки льется расплавленный металл?

Вера покачала головой:

— Вагранка! Я только в стихах встречала это слово.

Марат уже разорвал сковывавшие его путы; слова полились.

Они медленно шли по улице. Он говорил, время от времени ловя на себе заинтересованный взгляд Веры. Взгляд этот подстегивал Марата. Этой необыкновенной девушке надо было и рассказывать что-нибудь необыкновенное. А в литейном цехе что? Другое дело — Красный Флот. Там его друг, Вадим, служит добровольцем. И сам он пойдет на флот, да только сейчас дел, дел… Кипит борьба! Знаете, что творится на селе? Он рассказывает про селькора Панаса Шульгу. Про свою поездку на село… Тускло мерцает каганец, и звучат горячие комсомольские речи: с рассветом выезд в поле. Уже и утро близко, поспать бы часок или два. Но вдруг крик во тьме. Все выбегают — конюшня горит. И он бежит сквозь темную полтавскую ночь, сжимая в руке наган. За ним — парни и девчата. Где проклятый враг? Настигли, связали…

В эту минуту Марат верил, что все так и было. Ну, может быть, немножко не так, но было. Вера слушала.

— И девушки?

— Да, и девушки, — восторженно подтвердил Марат.

— А помните, есть такое стихотворение о девушке?

Марат покачал головой: нет.

— Я слышала. Сам поэт читал… В Харькове:

Секретарь наш, девушка,
Как тебя любили мы.
Где-то ты за вьюгами,
За снегами синими.

Впервые Марат почувствовал, что от стихотворных строчек может сжиматься горло. Может быть, потому, что их читала Вера и голос ее срывался от волнения?

Там не светят лампочки,
Веет с поля холодом.
Ты одна там лектором
С фабрики, из города.

Теперь говорила Вера. Она, оказывается, знала много такого, что Марату и не снилось. Песни, что пели на пароходе киевские комсомольцы, которых следующей ночью «зеленые» сбросили с трипольской кручи в Днепр. Письмо одесской подпольщицы Доры Любарской, написанное за час до расстрела. Вера читала на память это письмо, и Марату казалось, что она сама была в камере смертников. И стихи Василя Чумака, тоже расстрелянного деникинцами, она знала. И о жизни и смерти Жанны Лябурб она говорила с такими подробностями, будто Жанна была ее старшей сестрой.

И теперь Марат шел молча, завороженный ее голосом.

— Сумеем ли мы так жить и умирать? — вдруг спросила Вера. И сама ответила: —Нет!

— У нас тоже есть свои баррикады, — возразил Марат. Он понимал, что должен сказать что-то значительное. Но что? Помедлил и, может быть не совсем кстати, сообщил — А у меня есть дружок. Тоже стихи пишет. Толя Дробот. Я вас познакомлю с ним.

— Дружок или друг?

— Друг! — горячо уверил Марат. — Настоящий друг. Я, знаете… Я могу за него жизнь отдать.

Вера посмотрела ему в глаза.

— Это хорошо, что у вас есть такой друг. А у меня не было и нет друзей.

Марат схватил ее руку, но слова, уже готовые было вырваться, застряли у него в горле под ее недоуменно-испытующим взглядом. Вера медленно освободила руку. Однако жесткие черты ее немного смягчились.

«Странная какая-то, — подумал Марат. — Кто она? Откуда?»

— Пора домой.

Отчужденность и холодок прозвучали в ее голосе.

— Вы хотели о чем-то посоветоваться…

— В другой раз…

Он видел только расширенные темные зрачки.

— Когда? — хрипло спросил Марат.

— Когда-нибудь.

— Нет, завтра! — Марат снова не узнал своего голоса.

Она молчала.

— Ладно, завтра, — сказала погодя.

— Здесь. Хорошо?

Вера оглянулась. Они стояли в березовой рощице, сквозь тонкие ветви молодых деревьев светились окна домов.

— Ладно, — повторила она и протянула руку.

Марат крепко сжал шершавые пальцы.

— Только не провожайте меня.

Вера повернулась и ушла. Он смотрел ей вслед. Такой встречи у него еще не бывало. Удивительная девушка!

Даже если б он проводил ее до самого дома, то не решился бы поцеловать, как иногда украдкой целовал на прощанье других девчат, а они делали вид, что сердятся и обижаются. Но чего стоят те поцелуи перед одним лишь прикосновением Вериной руки!

Он познакомит с ней Толю, и бедняга поэт исчахнет от лютой зависти. Сколько стихов она знает! Да что стихи! Какие мысли в этой голове! Эх, Толя, Толя…

Марат шел по дорожке и, широко раскинув руки, гладил березовые косы, которые мягко изгибались и теплыми ручейками бежали меж пальцев.

— Вера!

Старорежимное, церковное имя. Но он повторял его и повторял.

14

…Так вот, есть на свете девушка. Мать про нее говорила так: порох и огонь. Каждую минуту — взрыв. И проливала слезы. Но это лишь мамины страхи. Девчонка как девчонка. Живет одним — революцией, готова в любую минуту под пулю или на штык. — Вера опустила голову, чтоб Марат не видел ее глаз, и шепотом спросила: — Можно ей верить?