Ким Филби. Неизвестная история супершпиона КГБ. Откровения близкого друга и коллеги по МИ-6

От былого аскетизма школьных и университетских дней Ким Филби проделал длинный путь. И все же он, казалось, не проявлял особого интереса к физическому комфорту или роскошному окружению. Думаю, он менее других моих знакомых беспокоился о личном имуществе. Если бы я имел привычку заимствовать у него одежду или даже зубную щетку, не думаю, что он имел бы какие-нибудь возражения, а может быть, и вообще не заметил. Ему было легко наскучить вычурной, снобистской или светской беседой. И все знали, когда Киму скучно: он становился очень серьезным, понижал голос на несколько тонов и обычно повторял: «Это чрезвычайно интересно». Когда речь шла о незначительных переменах в жизни, он не был хорошим актером, однако со всем, что хоть мало-мальски касалось его главной тайны, был чрезвычайно ловок и предусмотрителен.

У Кима Филби было несколько недостатков. Один, по сути, довольно тривиальный и все же неожиданный, у человека на редкость здравого и уравновешенного, заключался в его чрезвычайном отвращении к яблокам — к их виду, запаху и даже к мысли о них. Однажды я довольно опрометчиво дал кодовое наименование «Яблоко» одной разведывательной операции, но потом вынужден был сменить его по настоянию Филби. Несколько лет спустя в Стамбуле я увидел, как он сердито схватил сумку с яблоками, которые няня или повар тайно купили детям, и вышвырнул из окна кухни прямо в Босфор. Его третья жена, Элеонор, в своих мемуарах пишет, что после того, как она наконец возвратилась из Москвы в Америку, послала Киму запись песни Beatles «Help!»¹¹. Если бы на фирменной этикетке оказалось изображение яблока, то едва ли она надолго у него задержалась…

Он, я и другие очень внимательно следили за ходом войны, особенно на Восточном фронте, где происходили наиболее ожесточенные бои. В то время как ни один из нас, казалось, не особенно вдавался в большую политику, мы часто обсуждали военные стратегии. Зимой 1941/42 года Ким был весьма критически настроен к Черчиллю и, казалось, приветствовал любое независимое голосование на дополнительных выборах как единственный способ выразить антиправительственные чувства. Но он признавал, что недвусмысленное заявление Черчилля вечером 22 июня 1941 года, в котором он обещал поддержку русским в их борьбе против Германии, продемонстрировало истинное величие и мудрость этого политика; нас мучил вопрос, что же скажет Чемберлен. В середине 1942 года Ким сделал довольно нетипичное для себя заявление: «Знаете, я начинаю думать, что мы выиграем эту войну». Без сомнения, под словом «мы» он подразумевал скорее союзников, а не только Великобританию, но обычно он так не говорил. Он, казалось, никогда не идентифицировал себя со своей страной, даже в спорте. Хотя Ким был до мозга костей англичанином и чувствовал себя намного уютнее в близкой ему по духу английской компании, нежели в любом другом окружении, он не демонстрировал особой привязанности к Англии, ее городам, учреждениям и традициям. Он чувствовал расположение к качествам и характеру английского народа в целом, но при этом испытывал презрение к достоинствам среднего класса, его симпатиям и антипатиям. Хотя Филби никогда не испытывал недостатка в физической или моральной храбрости, патриотические жесты были все-таки ему несвойственны. Возможно, здесь и кроется ключ к его реальным чувствам. Но в Англии полным-полно людей, у которых в душе было еще меньше патриотизма, но которые при этом даже не помышляли о шпионаже против собственной страны…

Хотя Ким не был интеллектуалом, если я правильно понимаю этот термин, и еще меньше сторонником академического подхода, он во многом был одним из представителей средней или даже высшей интеллигенции. Однажды в Сент-Олбансе я поделился с ним мыслями о том, что мне трудно чувствовать себя непринужденно в компании выходцев из рабочей среды. «В самом деле? — удивился тогда Ким. — А мне это дается просто». На самом деле я сомневаюсь, был ли он непосредственно связан с рабочими людьми, разве что в Кембридже, и то немного. Хотя с 1935 по 1955 год я встретил многих друзей Кима, не припомню, чтобы у кого-нибудь из них не было «образовательного» акцента. Его знакомые происходили скорее из довольно узкого социального класса, хотя и охватывали широкие слои типов в его пределах. В то время как это, возможно, помогало упрочить его положение русского шпиона, сомневаюсь, было ли это в какой-то степени продиктовано указанным положением; даже если бы он никогда и не стал шпионом, мне кажется, все друзья у него были бы такого же сорта.