Ким Филби. Неизвестная история супершпиона КГБ. Откровения близкого друга и коллеги по МИ-6

В течение последующих трех лет, пока нас снова не направили за границу в октябре 1955 года, мы с Мэри встречались с Кимом и его семейством довольно регулярно, с интервалами в несколько недель. Никаких указаний от начальства, препятствующих таким встречам, я не получал; и тем более никто мне не приказывал встречаться и докладывать потом все, что я видел или узнал. Хотя сам Ким при виде меня, возможно, и задавался таким вопросом. Большинство его старых друзей в СИС и других официальных отделах посчитали, что разумнее вообще прекратить знакомство. И действительно, могу припомнить очень немногих, которые состояли на службе и продолжали с ним регулярно видеться. Некоторые из тех, кто ушел, например Дик Брумен-Уайт (к тому времени уже член парламента от партии консерваторов) и Джек Айвенс, сохранили теплые отношения с Филби. Джек и в особенности его греческая супруга Нина очень добрые и участливые люди, придерживающиеся, вероятно, совершенно противоположных с Кимом взглядов, всегда стремились помочь ему. Ким был им искренне благодарен. «Они — чистое золото», — говорил он. Из прочих друзей его и Эйлин в тот период я особенно помню Дугласа Коллинса, который основал парфюмерную фирму «Гойя», и его жену Пэтси, бывшую школьную подругу Эйлин. А вот Томми и Хильда Харрис уехали на Майорку и в Англию приезжали редко. После 1946 года я никогда их больше не видел.

Многие в СИС, которые, как и я, крайне мало знали о деле Кима, придерживались мысли о том, что он все-таки не совершал никаких серьезных преступлений. Хотя мы признавали, что не располагаем никакими надежными фактами, чтобы так судить об этом. Одна важная вещь, про которую мы не знали и о которой я узнал, лишь прочитав его книгу «Моя тайная война», заключалась в том, что на фоне улик, предъявляемых ему на допросах в МИ-5, были две весьма зловещие мелочи. Через два дня после того, как информация о Волкове в 1945 году поступила в Лондон, было отмечено «впечатляющее» увеличение объема телеграфной переписки НКВД между Лондоном и Москвой, сопровождаемое таким же ростом объема корреспонденции между Москвой и Стамбулом. А в сентябре 1949 года, вскоре после того, как Ким узнал, что британцы и американцы расследуют подозрительную утечку из британского посольства в Вашингтоне, случившуюся несколькими годами ранее, наблюдалось аналогичное увеличение потока телеграмм НКВД. Ким не говорит о том, показывали ли ему в МИ-5 какую-нибудь статистику, чтобы подкрепить эти улики, или просто рассчитывали, что он поверит на слово. Если верно последнее, то нельзя исключать и то, что в МИ-5 немного блефовали, преувеличивая реальные данные об объемах переписки НКВД. Но ответ Кима, вероятно, мог лишь усугубить подозрения: когда его спросили, может ли он как-то объяснить такое резкое увеличение числа телеграмм, он просто ответил, что не может. Едва ли это реакция невинного человека. Ким утверждал, что причина, по которой Дональд Маклин был предупрежден об опасности, заключалась в том, что, с одной стороны, он сам заметил слежку, а с другой, что у него забрали определенные категории секретных документов. Но здесь всплыли новые независимые свидетельства, наводящие на мысль о том, что русских, возможно, действительно кто-то информировал. По крайней мере, об эпизоде с Волковым. Можно было бы ожидать, что невинный без особых раздумий заявил бы своим дознавателям, что, если цифры вообще хоть что-нибудь значат, тогда МИ-5 должна искать среди тех, кто до сих пор на свободе.

Думаю, что, если бы факты о движении телеграмм НКВД стали известны в СИС, виновность Кима представлялась бы не такой спорной. Многие также задаются вопросом, до какой степени те, кто информировал Гарольда Макмиллана перед его выступлением в палате общин в ноябре 1955 года, знали об этих свидетельствах, на первый взгляд довольно изобличающих.