Ким Филби. Неизвестная история супершпиона КГБ. Откровения близкого друга и коллеги по МИ-6

То, как Ким вел себя после исчезновения Маклина и Гая Бёрджесса, о чем рассказывается в его книге, тоже не вполне согласуется с событиями. Прежде чем он был вызван на родину из Вашингтона, у Кима состоялось несколько бесед с Джеффри Паттерсоном, местным представителем МИ-5, и Бобби Маккензи, сотрудником охраны посольства. Ким выдвинул предположение о том, как, возможно, протекали события. Маклин, по его словам, понял, что находится под подозрением, и обнаружил слежку. Но это чрезвычайно осложнило бы попытки любых контактов с русскими, без которых шансы на спасение были крайне невелики. Выходом из положения стал случайный приезд Бёрджесса, потому что тот мог сделать необходимые приготовления через своего советского связника. Причина, по которой сбежал и Бёрджесс, по предположению Кима, заключалась в том, что он уже выдохся, работал на пределе сил, и его русские друзья решили, что безопаснее всего будет просто удалить его из центра событий. Будучи в Вашингтоне, Ким придерживался именно такой версии и смог результативно для себя использовать ее у ФБР. Все это, конечно, предполагало, что Бёрджесс является советским агентом. И все же несколько дней спустя, возвратившись в Лондон, Ким заявляет Дику Уайту из МИ-5, что для него почти непостижимо, чтобы кто-то с такой репутацией, как у Бёрджесса, мог стать секретным агентом любого рода, не говоря уже об агенте советской разведки. Если кто-нибудь и упрекнул Филби в непоследовательности, то сам он ничего не пишет об этом.

В беседе со мной — и другими друзьями, насколько мне известно, — Ким никогда не упоминал об испытании, через которое ему приходится проходить. И при этом он не пытался опровергнуть — или даже упомянуть — выдвинутые против него улики. Лишь однажды он коснулся этой темы в нашей беседе. Как-то вечером, после того как Ким поужинал с нами, он завел разговор о Гае Бёрджессе. Жизнь Гая, сказал он, к 1951 году, очевидно, являла собой полную безнадежность, и если он действительно русский шпион, то это напряжение, должно быть, для него совершенно невыносимо. Продолжив, Ким сказал, что долго копался в памяти в поисках любых деталей, которые помогли бы выяснить правду о Гае, и вспомнил одну, наверное, весьма существенную вещь. Во время войны Гай какое-то время усердно добивался расположения одной дамы из известного семейства, которая работала в Блечли. Очевидно, предположил Ким, Гай рассчитывал, что она рано или поздно проговорится ему о своей работе и сообщит какие-нибудь важные подробности. Несколько озадаченный, я спросил, не ждет ли он, что я передам эту информацию службе безопасности. «В общем, да, — слегка удивившись, ответил Ким. — Потому я и упомянул об этом».

Чем больше я думал об этом, тем загадочнее казался мне этот инцидент. Две вещи казались абсолютно очевидными. Во-первых, если Гай действительно добивался общения с той дамой, то этот факт к настоящему времени был бы общеизвестен. Во-вторых, причина, вероятнее всего, связана с ее известным именем, нежели с чем-нибудь еще. Гай всегда был падок на знаменитости; как однажды выразился Денис Гринхилл в статье The Times, «я никогда не слышал, что человек, который бахвалится знакомствами с известными людьми, — выходец из той же среды». Когда я упомянул об этой истории в соответствующем отделе, она не возбудила никакого интереса — судя по всему, по вышеназванным причинам.

За зиму 1952/53 года Ким несколько раз приезжал к нам в нашу маленькую квартиру на Ченсери-Лейн. Работой в коммерческой фирме, связанной с экспортом и импортом, он занимался в Сити, не так уж далеко, и зачастую предпочитал ночевать в квартире своей матери на Дрейтон-Гарденс, а не возвращаться в Рикменсуорт. Мы вместе слушали репортажи о президентских выборах в Америке, и Ким энергично поддерживал Адлая Стивенсона, который соперничал в гонке с Эйзенхауэром. Как-то вечером он настаивал на том, чтобы приготовить нам превосходную паэлью с омаром и при этом взять на себя все — от покупки омара до подачи блюда на стол. А в другой вечер просто напился. Это произошло, когда мы с ним красили стены в ванной. Ким покачнулся, тяжело облокотился о выступ окна и оставил отпечаток окрашенной руки на стене — совсем как следы разных знаменитостей на асфальте у китайского Театра Граумана в Голливуде. Если случайно какой-нибудь более поздний жилец квартиры на первом этаже в доме на Ченсери-Лейн обнаружил на выступе окна в ванной отпечаток окрашенной ладони, то теперь вы знаете, как он там появился…