Кинематограф

В каких трещинах и расселинах, хочется спросить, обитают они – это увечное племя слепых и хромых? Должно быть, здесь же, в мансардах этих старых узких домов между Холборном и Сохо, где люди носят столь странные имена и занимаются столь чудными ремеслами: отбивают листы сусального золота, складывают гармошкой меха для аккордеонов, обтягивают тканью пуговицы, если не кормятся еще более невероятной торговлей: перепродажей чайных чашек без блюдец, фарфоровых ручек, которые отломаны от зонтиков, да аляповато раскрашенных картинок со святыми мучениками. Тут-то они и обитают, и, по всей видимости, дама в котиковом жакете находит жизнь вполне сносной, проводя время с ювелиром-сусальщиком или с мастером по обтяжке пуговиц; жизнь столь фантастичная не может быть беспросветно трагична. Они не завидуют – размышляем мы – нашему благополучию; но внезапно, завернув за угол, мы наталкиваемся на бородатого еврея, одичалого, изнуренного голодом, свирепо зыркающего на нас из глубин своего отчаяния; либо минуем сгорбленную старуху, чье тело одиноко скрючено на ступенях административного здания, поверх наброшен плащ – так наспех прикрывают павшую лошадь или осла. От подобного зрелища возникает ощущение, будто нервы спинного хребта встают дыбом; нам словно бы тычут в глаза огненным факелом; возникает вопрос, никогда не находящий ответа. Очень часто эти отверженные устраивают лежбища в двух шагах от театров, там, где отчетливо слышна музыка и, когда наступает вечер, можно, протянув руку, коснуться расшитых пайетками накидок и ослепительно сверкающих ног тех, кто ужинает или танцует. Изгои распростерты у тех витрин, где торговцы предлагают старухам, валяющимся на ступенях, слепцам, ковыляющим карликам диваны, опирающиеся на позолоченные шеи гордых лебедей, столы с инкрустацией, изображающей разноцветные фрукты в корзинах, комоды, облицованные зеленым мрамором, способные выдержать вес кабаньих голов, и ковры, которые так распушились от времени, что их узоры из пунцовых гвоздик почти истаяли в бледно-изумрудном море. Когда смотришь мимоходом, не сбавляя шаг, кажется, будто все вокруг по случайности, по чудесной случайности припорошено хлопьями красоты: словно приливные волны торговли, изо дня в день выбрасывающие свою ношу на берега Оксфорд-стрит, в этот вечер принесли одни сплошные сокровища. Когда ничего не думаешь покупать, глаз игрив и щедр: он творит, одевает в нарядные уборы, приукрашивает. Стоя снаружи, на улице, ты можешь возвести воображаемый дом со всеми комнатами и обставить их по своей прихоти, наполнив диванами, столами, коврами. Этот коврик сойдет для коридора. Алебастровую вазу поставим на резном столике у окна. Наши веселые пирушки отразятся вон в том круглом зеркале из толстого стекла. Но, построив и обставив дом, ты, к счастью, вовсе не обязана им владеть; ты можешь в мгновение ока разобрать его на части, тут же построив и обставив другой дом с другими стульями и другими бокалами. Или давайте побалуем себя в антикварной лавке среди разложенных колец и развешанных бус. Остановим свой выбор, к примеру, вот на этих жемчугах и вообразим, как изменится жизнь, если мы их наденем. Место действия моментально меняется: третий час ночи, ослепительно белым светом горят фонари на обезлюдевших улицах Мейфэра. В эту пору снаружи никого – только проносятся автомобили и ты остро чувствуешь, как пусто вокруг, сколько воздуха, как весело веселье поодаль от всех. В жемчугах, в шелках ты выходишь на балкон, нависший над садами спящего Мейфэра. Кое-где горят огни в спальнях сильных мира сего – вернувшихся из дворца пэров, лакеев в шелковых чулках, вдовствующих герцогинь, пожимавших руки государственным мужам. По каменному забору крадется кошка. В укромных уголках зала, за плотными зелеными шторами, звучат уверения в любви: шелестящие, страстные. Степенно вышагивая, словно бы прогуливаясь по террасе, под которой, озаренные солнцем, раскинулись герцогства и графства Англии, престарелый премьер-министр поверяет кудрявой леди Такой-то, увешанной изумрудами, подлинную историю некоего серьезного внутриполитического кризиса. Мы словно бы плывем в вышине, находясь на самой высокой мачте самого большого корабля; но одновременно сознаем, что все это ровно ничего не значит: не так доказывается сила любви, не так вершатся великие дела; и потому мы спокойно транжирим время, беспечно чистим перышки, стоя на балконе и наблюдая за кошкой, которая, залитая луной, крадется по забору сада принцессы Мэри[14].