Читаем Кинематограф полностью

Мы будем способны видеть резкие перемены чувств, вызванные их соударениями. Самые фантастические контрасты промелькнут перед нами с быстротой, которой тщетно добивался бы писатель, сколько бы ни корпел над фразами; перед нами наяву могли бы воплотиться архитектурные грезы: арки и бойницы, ниспадающие каскады и устремленные к небу фонтаны, которые иногда приходят к нам во сне или мерещатся в полумраке комнат. Ни одна фантазия не окажется чересчур несусветной или беспочвенной. Прошлое можно будет развернуть, как свиток, расстояния – отменить, а расселины, которые разрывают пространство прозы (когда, например, Толстой вынужден переключаться с Левина на Анну, и сюжет поневоле подпрыгивает на ухабах, и наше сопереживание героям спотыкается и хромает), удавалось бы сгладить при помощи единообразного фона или повтора какой-то сцены.

Как попробовать это сделать – и не просто попробовать, но сделать успешно – пока не сможет присоветовать никто на свете. Смутные догадки осеняют нас, пожалуй, разве что в уличной толчее, когда некое мимолетное сочетание красок, звуков, движений подсказывает: вот сцена, ожидающая нового искусства, которое ее запечатлеет. Или порой в кино, среди ловких ухищрений и колоссального технического мастерства, вдруг раздвигается какая-то завеса, вдруг брезжит вдали какая-то неведомая, нежданная красота. Но только на миг. Понимаете, у кинематографа странная судьба: все другие искусства родились нагими, а он, младший в роду, – полностью одетым. Он может высказать все что угодно, но пока не имеет что сказать. Словно племя дикарей отыскало уже не пару железок, с которыми можно забавляться, а разбросанные на морском берегу скрипки, флейты, саксофоны, трубы, рояли фабрик Эрара и Бехштейна, отыскало и принялось с невероятной энергичностью, но не зная ни единой ноты, бить-колотить по всем этим инструментам одновременно.

Middlebrow

Письмо, написанное, но так и не отправленное в редакцию журнала «The New Statesman»

РЕДАКТОРУ «THE NEW STATESMAN»

Сэр,

позвольте мне, пожалуйста, привлечь ваше внимание к тому факту, что в рецензии на одну из моих книг (см. октябрьский номер) ваш рецензент запамятовал одно слово, а именно ни разу не употребил термин «высоколобый» (highbrow). Рецензия, если не считать этого упущения, так меня порадовала, что я, рискуя показаться неподобающе себялюбивой, решилась спросить у вас: может быть, ваш рецензент, человек, очевидно, умный, намеревался оспорить мои права на это звание? Я выбрала слово «права», ибо я определенно могу предъявлять такие права, когда великий критик и одновременно великий прозаик (сочетание завидное и редкостное) непременно называет меня «высоколобой» на страницах одной из величайших газет, если снисходит до внимания к моим опусам; и, более того, никогда не жалеет места на газетной полосе, чтобы известить, известить не только меня, ибо я уже осведомлена, но и всю напряженно ловящую его слова Британскую империю, о том, что я живу в Блумсбери? Может быть, ваш критик просто не знает, где я живу? Или он, при всем своем интеллекте, полагает, что в книжной рецензии излишни упоминания о почтовом адресе автора?

Ответ вашего рецензента на эти вопросы был бы воистину ценен для меня, но, как я прекрасно сознаю, никоим образом не может заинтересовать широкого читателя. И все же, поскольку тут затронуты более глубокие проблемы, поскольку, как мне говорили, по вечерам воздух сотрясается, взбудораженный Битвой Лбов, поскольку в последнее время умнейшие люди нашей эпохи бросились дискутировать – не без запальчивости, подобающей столь благородной цели, – о том, кто такие «высоколобые» и «низколобые» (lowbrow) и кем лучше быть… Итак, не позволите ли вы мне воспользоваться этим удобным случаем, чтобы высказать мою точку зрения и заодно указать на определенные аспекты, которые, как мне представляется, незаслуженно упускаются из виду?

Перейти на страницу:

Все книги серии Minima

Дисней
Дисней

"Творчество этого мастера есть the greatest contribution of the American people to art – величайший вклад американцев в мировую культуру. Десятки и десятки газетных вырезок, варьирующих это положение на разный лад, сыплются на удивленного мастера.Все они из разных высказываний, в разной обстановке, разным газетам, через разных журналистов. И все принадлежат одному и тому <же> человеку. Русскому кинематографисту, только что высадившемуся на североамериканский материк. Впрочем, подобные вести опережали его еще из Англии. Там он впервые и в первый же день вступления на британскую почву жадно бросился смотреть произведения того, кого он так горячо расхваливает во всех интервью. Так, задолго до личной встречи, устанавливаются дружественные отношения между хвалимым и хвалящим. Между русским и американцем. Короче – между Диснеем и мною".

Сергей Михайлович Эйзенштейн

Публицистика / Кино / Культурология / Образование и наука / Документальное

Похожие книги

Анекдот как жанр русской словесности
Анекдот как жанр русской словесности

Судьба у русского анекдота крайне сложная и даже истинно драматическая. Целые столетия его упорно старались не замечать, фактически игнорировали, и это касается и народного анекдота, и анекдота литературного. Анекдот как жанр не существовал.Ефим Курганов, автор нескольких книг по теории и истории литературного анекдота, впервые в филологической науке выстраивает родословную русского анекдота, показывает, как этот жанр расцветал в творчестве Пушкина, Гоголя, Лескова, Чехова, Довлатова. Анекдот становится не просто художественным механизмом отдельных произведений, но формирует целую образную систему авторов, определяет их повествовательную манеру (или его манеру рассказа). Чтение книги превращается в захватывающий исследовательский экскурс по следам анекдота в русской литературе, в котором читатель знакомится с редкими сокровищами литературных анекдотов, собранных автором.Входит в топ-50 книг 2015 года по версии «НГ–Ex Libris».

Ефим Яковлевич Курганов

Малые литературные формы прозы: рассказы, эссе, новеллы, феерия