Кинематограф

Однако, чтобы расстаться с художественной прозой и ее склонностью соскальзывать в поэзию, я лучше перескажу здесь, самыми простыми словами, абсолютно прозаичную беседу. Когда мы пьем чай с маффинами и медом, я часто спрашиваю своих низколобых друзей: почему, хотя мы, высоколобые, никогда не покупаем книг среднелобых, не ходим на лекции среднелобых и не читаем (если только не за особую плату) рецензий среднелобых, почему же низколобые, напротив, столь серьезно относятся к плодам трудов среднелобых? Отчего, спрашиваю я (конечно, не в радиоэфире), вы столь чертовски скромны? Или причина другая – может быть, вы думаете, что ваша жизнь, если описать ее правдиво, никогда не покажется светлой, а будет выглядеть лишь убого и отвратительно? Может, потому-то вы предпочитаете взгляд среднелобых на то, что они нахально именуют «человечеством, каково оно на самом деле»? Сооружение из благодушия и сантиментов, склеенное липким, склизким холодцом из телячьих ножек? Правда – если только вы в нее поверите – во много раз красивее любой лжи. И еще, – продолжаю я, – как только вы позволяете среднелобым учить вас писать? Вы же пишете прекрасно, когда пишете от сердца, я бы дала обе руки на отсечение, чтобы писать так, как вы, – а потому никогда даже не пробую, а вместо этого силюсь, как подобает нам, высоколобым, совершенствоваться в писательском мастерстве. И вот еще что, – не унимаюсь я, потрясая маффином, насаженным на чайную ложку, – как вообще смеют среднелобые учить вас правильно читать – например, читать Шекспира? Просто читайте его, и все. Кембриджское издание – хорошее и дешевое. Если «Гамлет» покажется вам сложным, пригласите его на чай. Он высоколобый. Позовите Офелию встретиться с ним. Она низколобая. Побеседуйте с ними так, как вы беседуете со мной, и вы узнаете о Шекспире больше, чем смогут вам поведать все среднелобые на свете, – кстати, судя по некоторым фразам, я крайне сомневаюсь, что Шекспир или Поуп питали симпатию к среднелобым.

На все это низколобые отвечают (но я не в силах воспроизвести их манеру речи), что они считают себя людьми простыми, необразованными. Среднелобые по доброте своей пытаются нести им культуру. И, в конечном итоге, – добавляют низколобые, – среднелобым, как и всем прочим, надо чем-то зарабатывать. Лекции и книги о Шекспире – верный заработок. В наше время всем приходится чем-то зарабатывать себе на жизнь, напоминают мне мои друзья, низколобые. Я с ними вполне согласна. Даже те из нас, чьи тетушки сломали шею, упав с лошади в Индии, и оставили четыреста пятьдесят фунтов годовой ренты (нынче, из-за войны и прочих роскошеств, усохшей до двух сотен с небольшим), даже мы должны как-то зарабатывать. И мы зарабатываем тем, что пишем обо всех, кто кажется нам занятным, – а о Шекспире уже предостаточно написано – на Шекспире мало что заработаешь. Мы, высоколобые, – соглашаюсь я, – должны зарабатывать себе на жизнь; но стоит нам заработать достаточно, чтобы можно было прожить, мы начинаем жить. У среднелобых все иначе: заработав достаточно, чтобы прожить, они продолжают зарабатывать: теперь им нужно подзаработать и купить… что там вечно покупают среднелобые? Мебель в стиле королевы Анны (поддельную, но все равно дорогостоящую); первые издания покойных писателей – непременно худших; картины или репродукции картин покойных художников; дома в так называемом «георгианском стиле»… Но ничего нового они никогда не покупают: ни картин ныне живущих художников, ни стульев ныне живущих краснодеревщиков, ни книг ныне живущих писателей, – ибо невозможно покупать живое искусство, не имея живого вкуса. И поскольку живое искусство и живой вкус – это, как скажут среднелобые, штучки в духе «высоколобых» и «Блумсбери», то несчастный Среднелоб тратит бешеные деньги на подложный антиквариат и вынужден год от года корпеть за письменным столом, пока мы, высоколобые, звоним друг другу и отправляемся на денек за город. Этим-то, конечно, наиболее ужасна жизнь в своем кружке – человеку становится приятно проводить время со своими друзьями.