Ляфей изобразил живое недоумение на своем выцветшем лице, и мы без лишних слов пошли в город.
Дорогой мы примечали маршрут, по которому нам предстояло торжественно прошествовать перед народом – наш распорядитель, руководствуясь каким-то планом, начертанном на свитке (который уже, казалось, рассыпался от древности, и даже его темная сургучная печать по краям начала крошиться), то и дело отмечал ориентиры и указывал, где мы должны будем свернуть налево либо направо на праздничном шествии. Этот маршрут, как он нам важно объяснил, был традицией, древней, многовековой, и он не менялся уже сотни лет – ровно столько, сколько стоит этот город. Ляфей гордо смолчал; возможно, он знал этот маршрут куда лучше нашего распорядителя, может, его прадед ездил по нему в День Весеннего Снега…
На развилке, на углу Серых Домов и бульвара Вечных Деревьев, мы собрались было завернуть на привычную нам дорогу, но Ляфей, посмев переехать дорогу коню Черного (что уже само по себе знак глубокого неуважения) крикнул:
.- На базар?! Самые лучшие ткани только в лавках лучших мастеров. У тех, которые шьют для…гхм…богатых людей. А на базарах продаются только грубые, ничем не примечательные товары,
– он оглядел нас еще раз неодобрительно и пояснил: – Любой знатный человек ваш базар примет как унизительное и оскорбительное предложение. Лучше уж ограбить кого, – веско и поучительно произнес он.
Слово «знатных», предназначенное в наш адрес, прямо-таки застряло у него в горле, и он не смог его выговорить. Его подчеркнутая аристократичность начала мне надоедать.
- Хорошо, – так же подчеркнуто непринужденно ответил Черный, – идем туда.
Мы долго плутали по городу – признаться, мы тут вообще никогда не были! Здесь, конечно был оплот моды, и ни единого бойцового зала. Теперь понятно, почему нас сюда никогда не заносило лихим ветром! Здесь, казалось, даже дома пропахли духами; даже если на улицу и выливалось по ночам содержимое ночных горшков, то уж вышедшие из моды духи выливались тут куда чаше, и обычной вони тут не было. В витринах за маленькими стеклами были выставлены красивые камзолы, раззолоченные и спереди, и сзади, и береты с перьями, и плащи, такие дорогие, что я чуть не свалился с лошади прямо на булыжную мостовую.
С первого же взгляда, с первого же шага по лавке портного, куда привел нас Ляфей, мы поняли, что он прав. Здесь готовой одежды не было, только на заказ – это раз. Во-вторых, здесь не продавали ничего суконного – а я-то полагал, что это лучший материал в этом мире… На базаре мы покупали одежду добротную, теплую, из хорошего сукна, и даже сапоги из буйволовой кожи, но никогда нашим скромным возможностям не были доступны ни шелк, ни бархат, ни тонкий батист. Здесь же глаза разбегались, и угодливый владелец, завидев толстенький кошель, привязанный к поясу Черного, кланялся так часто, что даже, кажется, похудел к концу нашего визита, и разворачивал перед нами свои лучшие образцы. Поглядывая на нас, он решил, что зеленый и красный – наши любимые цвета, а потому переубеждать нас не стал, и просто предложил на выбор всю цветовую гамму от нежно-салатового до темно-зеленого, от розового до бардового, от бархата до шелка, но Черный отверг его предложения. Я, впрочем, указал на багровый атлас, он мне понравился, и Ляфей, до того рвущийся нам указывать что почем, примолк. Либо почувствовал наличие вкуса в «дурнях», либо его смелому воображению было неподвластна такая смелость – я имею в виду платежеспособность. Черный – он куда придирчивее меня, – совал свой нос во все углы, не торопясь с выбором. А выбор был пребогатый – одни только пуговицы из хорошо ограненных полудрагоценных камешков чего стоили! Тонкое белье из нежного батиста, столь добротно и аккуратно пошитое, что невозможно было отказаться от искушения примерить его, а примерив – невозможно отдать обратно. Еще были нити, золотые и серебряные, тесьма – на Ляфее, оказывается, была самая дешевая и простая, а были еще более изысканные и красивые, даже с крохотными алмазиками – от названной на неё цены у меня даже голова закружилась, а Ляфей усмехнулся гадко. Черный смолчал – а именно он разглядывал эту тесьму, – и стал рассматривать цветные шнурки для украшения всяческих разрезов на одежде, если таковыми её украсит портной.